Выбор - Галина Дмитриевна Гончарова Страница 14

А что — не человек он, что ли?

Никому-то дома сидеть не хотелось в святочную неделю.

* * *

Гулянья!

Как же это весело, как радостно!

У Федора — и то складки на лбу разгладились. Кругом шум, гам, смех, суета веселая. Налево посмотришь — с горки катаются.

Направо — карусель веселая.

Прямо — ряды торговые, люди смеются, народ заманивают, кто сбитнем, кто калачом, кто петушком на палочке.

В сторонку отойдешь — там костры горят, вдруг кто замерз, погреться захочет? А вот и скоморохи, ходят, кукол своих показывают, с медведем ученым пляшут… тот квелый, скучный, а все ж старается…

Впрочем, Федора мало то интересовало. А вот Устинья…

Долго искать не пришлось, на горке оказались все Заболоцкие.

И старшие — и младшие. Старшие, правда, быстро накатались, да и погулять отправились. Боярыня аж цвела, мужа под руку держала, улыбалась.

Хорошо!

Давно он ее вниманием не баловал! Все дела домашние, да заботы хозяйственные, а что она — не женщина? Ей ведь не так много надобно, слово ласковое, да улыбку добрую. Боярыня и дочек из внимания выпустила.

А ими Илья занимался.

Садились они все на саночки — Марья, за ней Илья, потом Аксинья и Устинья — и летели с горы под визг веселый. Марья от души веселилась. Уж и не думала она, что так-то у нее будет!

В очередной раз перевернулись саночки, молодежь в снег полетела, захохотала, Илья невесту перехватил, в щеку поцеловал.

— Всегда тебя любить буду, Илюшенька.

Гадом надо быть последним, чтобы на такое не ответить.

— И я тебя, Марьюшка. И деток наших будущих, и доченьку нашу люблю.

Устя только хихикнула, глядя на братца с невестой.

Ишь ты… целуются они! Прямо в снегу. Аксинью, которая что-то плохое сказать хотела, она ногой пнула в валеночке, не больно попала, но увесисто. И то сказать, нашла сестренка время, чтобы жало свое выпустить! Думать надо и язык поганый прикусывать вовремя! А то оторвут с головой!

— Помолчи!

Сестра зашипела, что та гадюка, но Устя ей кулак показала.

— За косу оттаскаю! Не смей им радость портить! Пошли, я тебе сбитня куплю?

Аксинья и не спросила, откуда деньги у сестры. За ней пошла. А потом…

— Ой…

Федора она б и не увидела, и не заметила. Чего в нем для Аксиньи интересного? А вот Михайлу напротив, в любой толпе б нашла.

А вот Устя… обоих она увидела, да только никому не рада была. Куда б удрать? Поздно, увы. Вот они, стоят, не подвинешь! Устя низко кланяться не стала, видно же, царевич сюда гулять пришел, а голову склонила, улыбнулась лукаво.

— Федор Иванович, рада встрече.

Царевич так и расцвел. Михайла, правда, скривился чуток, ровно лимон укусил, но на него уже Аксинья смотрела. Не бросать же, не сводить свои труды на нет?

— Как снежок? Мы покататься хотели!

— Хороший снежок. Мы сейчас с сестрицей чего горяченького выпьем, да и тоже покатаемся? — Устя улыбалась весело. А ей и правда хорошо было. Даже Федор настроения не портил… пусть его! Пусть у него хоть такая радость будет! Другой-то она ему давать не собирается.

— А сопроводить вас можно, боярышни? Чтобы не обидел никто?

Михайла на Устю откровенно любовался.

Ох, хороша!

В тулупчике теплом, в шапочке беленькой, заячьей, в платке цветастом. Улыбается, разрумянилась, веселая, счастливая… сестра ей и в подметки не годится. И понимает это, едва от злости не шипит. Хотя встала б рядом и улыбалась — куда как симпатичнее показалась бы!

Федор тем временем Устинье руку предложил, на санки кивнул.

Устинья кивнула, да и пошла. Время сейчас такое… пусть его. Откажешь — скандал точно будет, настроение у всех испортится. А так и родители не возразят — Устя ни на секунду не забывала про отцовские мечтания, ни Илья, ни Аксинья…

Ох, морочит ей голову этот гад зеленоглазый!

Устя Михайлу с радостью бы под лед спустила, да вот беда — нельзя покамест. А хочется, никакого зла на негодяя не хватает! Но пока о том разве что помечтать можно, недолго.

И были санки.

Раз за разом скатывались они с высокой горки. Федор впереди сидел, санями правил, Устя сзади к нему прижималась, пару раз в снег они валились вместе, хохотали до слез. Странно даже.

Не был Федор таким никогда.

Или то сила ее действует?

Как Устинья поняла, привык он на ее силе жить, в той, черной, жизни. Потому и сила Устиньина его узнала, привычно подпитать рванулась. Все же не проходят зря долгие годы. Потом уж Устя себя контролировать стала, вот рядом Федор, а она закрыта, силу из себя пить не дает, крохи получает он супротив прежнего. А хочется ему больше… вот и тянется. Клещ!

Михайла тоже не терялся, Аксинью развлекал. Истерман (где ж без тебя, заразы⁈) боярина перехватил с боярыней, говорил о чем-то… Алексей Заболоцкий доволен был.

Устя на Федора с тревогой поглядывала. Чем дальше, тем наглее вел он себя: то прижмет, ненароком, сажая в сани, то повернет их так, что скатятся они в снег, и он на ней лежит… и дыхание у него становится тяжелое, неровное, и глаза выкатываются…

Наконец Усте прискучило раз за разом вырываться, она косой мотнула, в сторону отошла.

— Хватит! Накаталась!

Федор ее за руку схватил.

— Чего ты! Пойдем еще раз!

— Не хочу я больше, царевич. Голова кружится.

— Пошли, сбитнем напою. И калачи тут продают, слышу… а бусы хочешь?

Федор был довольным, радостным… глаза горели. Хорошо!

Сейчас бы… он даже уголок присмотрел укромный между палатками. Затянуть туда Устю, да поцелуй сорвать с губок алых. Лучше — два поцелуя… или три?

Устя эти мысли как по книге читала.

— Не хочу я, царевич. Охолонуть бы мне.

— Пошли, не ломайся!

Федор к такому не привык, за руку Устинью потянул. Царевич он! Никто ему и никогда не отказывает! А кто отказывает — ломаются просто. Кривляки бессмысленные!

Устя зашипела зло. Ах, пнуть бы тебя сейчас так, чтобы три года жена без надобности была! Да ведь отец потом с нее три шкуры спустит!

Силой своей попробовать подействовать?

Можно. Сделать так, чтобы Федор обеспамятел, она и сейчас может, только рисковать не хочется. Мало ли, кто заметит, что заметит, полно на гуляньях глаз приметливых.

Словами еще попробовать? А когда не действуют слова-то?

— Пусти, Федор Иванович. Не в радость ты мне.