Быть - Кельта Страница 13

— Здравствуй, тётя Осьмушка, — Мала искренне улыбнулась, она уже чувствовала, что перед ней добрая женщина. — Так мы проездом. Мама нас с сестрой в город посылала на торжище и строго наказывала проведать тебя и гостинец передать. И без этого, что б не возвращались!

— Ой да что мы тут стоим! Пойдёмте, пойдёмте. От города ж до нас все сорок вёрст будут! Умаялись, ведь, устали!

Осьмушка засуетилась, захлопотала, кликнула мужа, детей… и у всех взгляд порой чуть затуманивался, но после они становились сдержанно гостеприимными, будто бы и не очень-то рады, но раз уж так получилось… Ясна кивала на все вопросы и робко улыбалась, пока не оглянулась на сестру. Мала беседовала с хозяйкой и хозяином, скромно потупившись и рассказывая о делах придуманной родственницы, а у самой повой под колтами промок от пота и руки мелко подрагивали, когда она протянула подарок — берестяной коробок живицы. Да, внушение на столько людей, даже такое малое и слабое, тяжело далось волховице. Зато после гостинца к девушкам стали относится совсем по-родственному.

Для дорогих гостей затопили баню и, пока они мылись, убрали в гостевой клети. Там же им накрыли ужин и оставили пухлый пук лучин, и даже сложили возле маленькой печки охапку дров, чтобы, коль ночь холодной покажется, было чем согреться. Ясна вышла к двери, провожая хозяев и раскланиваясь в взаимных пожеланиях спокойной ночи, и задержалась у крыльца, залюбовавшись видом. А супруги отошли на несколько саженей и заспорили, думая, что их не слышно из клети.

— Подозрительно что-то явились. Столько лет от беспутной твоей сестрицы ни слуху ни духу, а стоило за омутом рядом с деревней россыпь речного жемчуга найти, так тут как тут. И руки! На руки их посмотри, особенно той, что помладше. Такие же беспутницы, что и мамаша их! — возмущался мужчина.

— Тихо, тихо, услышат. Не гнать же девочек в лес, родная кровь, как никак. Да и всё честь по чести, пришли с гостинцами и приветами. Так пусть отдохнут ночь-другую, не обеднеем. А так хоть весточку от Вторуши получили.

Ясна слушала их удаляющиеся голоса и чуть заметно улыбалась уголками губ. Ей было грустно и скорбно — она вспомнила маму. А потом в наступающих сумерках, ещё прозрачных и светлых, посмотрела на свои руки, пожала плечами. Руки и руки, что их так удивило? Она последний раз окинула взглядом серебристую реку и вошла в клеть, оставив дверь открытой. От улицы их теперь отделяла лишь лёгкая реденькая занавесь, чтобы мухи не летели.

Внутри во всю распоряжалась Мала. Она перетряхивала и укладывала заново их сумки, для большего удобства подсвечивая себе крохотным парящим огоньком. Но и лучину девушка тоже зажгла и оставила на столе, и с неё в подставленную плошку уже упал первый уголёк.

— Садись к столу, — бросила она через плечо и добавила ещё света. — Я сейчас уже закончу и будем ужинать.

— Да, — Ясна присела на узкую лавку и оперлась на край стола. Смотрела на спину сестры, взвесившей на руке сумки и начавшей перекладывать что-то из одной в другую, а в голове ни единой мысли. Только усталость накатывала волнами, и не хотелось ничего.

Вот Мала закончила своё дело, и светлячок погас, погрузив угол в полумрак. А рыжий огонёк силился дотянуться до всего, но его сил хватало лишь на накрытый стол. Ужинали они в молчании, отдавая должное и не успевшим остыть щам, и пирогу с сушеными лесными ягодами, и квасу. Чистое тело, вкусная еда, одеяла и подушка… простые вещи, но после недели гонки через леса они были особенно ценными, давали отдых телу и душе.

После еды Ясну сморило окончательно, и она уснула, стоило ей только снять сорочку и прилечь. Мала лишь усмехнулась и укрыла сестру, а сама собрала посуду в шайку, плеснула воды из кадушки и помыла её. Вынесла и выплеснула грязную воду и долго стояла, глядя на появляющиеся на темнеющем небе звёзды, прежде чем вернулась внутрь. Там она прибрала посуду, затёрла случайные брызги, разложила постель для себя, разделась. И прямо так в одном рубе вернулась за стол. Первая лучина давно прогорела, и сейчас от второй осталась совсем крошечная щепочка. Мала заменила её на свежую, подтянула к себе сумку, достала вретище Горана.

Внутри оказались серебряные и золотые гривны, плотно уложенные, что швы трещать начали, и короткая записка «Это все мои накопления». Буквы и слова ровные, четкие, начертанные стремительной рукой в верхней половине листа, а дальше помарка, будто бы человек поставил писало на строчку, но то ли замешкался, то ли порывался написать что-то, а что не знал. Вот и осталась подрагивающая короткая черта, подводящая итог всего письма.

Мала долго рассматривала записку, чуть ухмыляясь. Это было так похоже на княжича, уверенность, твёрдость, порыв, и совсем не его растерянность, сомнение, нерешительность. Чёрточка, отделившая высказанное от оставшегося на сердце мужчины, сказала больше, чем мог исписанный с двух сторон лист. Девушка ещё раз провела по строчке, запоминая её, а потом сложила записку в несколько раз и сожгла.

Потом осторожно и бережно отцепила с ременной петли вретища оберег и положила на ладонь. Его она знала до последнего стежка и капельки клея! Ведь это она, тогда ещё городская оборванка, его смастерила при помощи отцовского шила из случайно доставшегося обрезка кожи. Лоскут, скверно выскобленный и слишком сильно выдубленный, не годился в дело. А тринадцатилетняя Мала несколько вечеров кромсала его на тонкие полоски, в которых шилом и молотком набивала дырки, а дальше уже было просто — обвить полоски яркой нитью, сложить замысловатым узлом, прошить и проклеить. Она гордилась получившимся оберегом! Но понимала, что его придётся продать, чтобы купить для матери очередную порцию лекарства.

Ещё неделю девочка носила оберег с собой, завёрнутым в тряпицу, и не пыталась сторговать. Ей было жалко расставаться с удачно получившейся вещью, да и казалось, что оберег нужно ещё немного доработать. А потом стало не до него, и затейливый узел пролежал на дне потрёпанного вретища недели три, пока всё же не обрёл хозяина. Теперь же он вернулся к создательнице.

Мала накрыла оберег второй ладонью и прижалась лбом к поставленным на локти рукам. Она устала, но чувствовала, что не уснёт этой ночью. Мимолётно позавидовала сестрёнке, уже несколько раз позвавшей во сне маму, но так и осталась за столом.