Заклинатели войны - Ольга Владимировна Голотвина Страница 10

– Теперь-то я точно пойду на войну! – кричал Эшшу. – Мне почти четырнадцать, я взрослый! Я поймаю того вайти, что покалечил тебя!

– Уймись, герой, – смеялся Ташур (а в глазах стыла горечь). – Война пошла на ущерб. Мы и вайтис вымотали друг друга. Массимар призвал Супруга Змеи на переговоры...

Переговоры длились чуть ли не полкруга – и привели к миру. Остров Фетти всё-таки достался Массимару целиком. Король поклялся никогда не посягать на Ойшои, поддерживать с шаутис добрососедские отношения и вести торговлю. Тем из шаутис, кто не захочет покинуть Фетти, придётся присягнуть на верность Массимару. Тогда они получат равные права с вайтис и сохранят свои дома и землю.

На Ойшои хлынули беженцы с Фетти. Никогда ещё остров не был так населён. Летописцы так и назвали 3066 год – «годом тесноты».

«Велика Мать-Змея, – удивлялись старики и старухи, – сколько же людей живёт на свете! А ведь ещё и на Фетти кто-то остался!»

Уместились как-то, потеснились. Были ссоры, раздоры, делёж клочков земли, но понемногу и это утряслось. Остров облетела фраза одной старой женщины: «Мой сын погиб на Фетти – взамен пришли трое сыновей из-за моря». Спокойный, дружелюбный Ойшои усыновил пришельцев.

Ташур и Эшшу вернулись на Змеиный остров. Через два круга Эшшу прошёл второе испытание, стал младшим жрецом, надел налобную повязку из змеиной кожи. Он был бы счастлив... если бы не видел, что Ташур стал другим.

Война оставила на учителе не только шрамы, которые видны глазам. Сломала не только спину, но и душу. Он стал легко раздражаться, часто срывался на грубость. Иногда он пытался объяснить Эшшу, как это было: люди убивали других людей, а потом хвалили друг друга за это. Рассказывал о лугах, усыпанных трупами. О раненых, которых добивали свои, если не могли помочь, а враг был близок.

Потом перестал рассказывать. И всё чаще глядел в небо. Изучал пути небесных светил, вёл записи такой сложности, что Эшшу не мог в них разобраться, как ни старался. Цифры он знал все, но как понять знак «число, которого нет»? Или «число незримого долга»?..

Ташур знал и эти знаки, и другие. Небо и числа заменили ему людей и жизнь, стали страстью, болезнью. И привели к преступлению.

* * *

Сверху послышался оклик – и, разматываясь, полетела вниз верёвка. Эшшу молча встал, привычно подёргал её – прочно ли закреплена? – и ловко полез наверх. Там его ждал Ре́шги. Ещё недавно – хороший приятель, ловкий партнёр по змеиной пляске и опасный соперник по игре в «три цвета». Сейчас – охранник с каменным лицом.

Решги поднял факел и произнёс всего два слова:

– Высшие ждут.

Эшшу кивнул и молча пошёл по коридору прочь от колодца.

Коридоры пещерного города были извилистыми и перепутанными, но заблудиться в них было нельзя... то есть чужак заблудился бы, а жрец – никогда. Высеченные на камне рисунки давали много внятных подсказок для того, кто знает змеиный язык.

Но те, кто в давние времена изукрасил скальные переходы, не сделали их прямыми и широкими. Иногда потолок опускался настолько низко, что Эшшу ложился на живот и полз. Иногда коридор сворачивал так резко, что приходилось протискиваться сквозь изогнутую щель. Среди жрецов не было неуклюжих толстяков. Старым и искалеченным показывали тайные удобные проходы в скалах. Но только им. Жрец должен быть змеёй.

Да... Не будь у Ташура сломана спина, сейчас именно он стоял бы перед судом высших.

* * *

Эшшу вспомнил, как учитель, отведя глаза, с трудом говорил:

– Там, наверху, у подножья Двойной скалы... Снерки разрыли землю, обнажилась трещина в скале. Я смотрел планы воздуховодных щелей. По трещине можно пробраться в воздуховод, а по нему – в Запретные пещеры...

Взглянул в лицо потрясённого ученика – и недостойно зачастил, затараторил:

– Если бы не спина, я бы и раздумывать не стал... я бы никому ни слова... я бы сам полез, клянусь жалом Матери-Змеи! Это же такая удача, это раз в жизни... Там же таблицы Лживого Глупца! Я и читать бы не стал, что он писал о жречестве, но его расчёты... Я должен, я обязан узнать, прав ли я в своих выкладках!

У Эшшу от ужаса ноги стали слабыми, едва удержали тело.

Да, он слышал про Лживого Глупца. Когда-то этот жрец был самым учёным и мудрым в пещерном городе. Должно быть, мерзкое дыхание снерков помутило его разум. Иначе почему бы он начал говорить безумные слова о происхождении мира и о Матери-Змее, так?

Жрецы не забыли, что он в юности придумал подъёмные устройства в шахтах и много других полезных вещей. За это ему подарили лёгкую смерть. Но забрали имя, заменив позорной кличкой.

– Я знаю, как найти его труды, – взволнованно говорил Ташур. – Я дважды был в Запретных пещерах вместе с другими жрецами, делал уборку. Таблички никогда не перекладывают с места на место...

Тут он замолчал. Иным взглядом – пристальным, цепким – взглянул в лицо ученику. И сказал неожиданно тихо:

– Понимаю... Да, я не могу просить... Всё-таки попробую сам...

И полез бы! Совсем обезумел со своими расчётами светил!

Разве Эшшу мог допустить такое? Тем более что лезть по воздуховоду и впрямь оказалось сложно. Но Эшшу справился. И пробрался в Запретные пещеры, и нашёл нужные таблички, и при свете принесённой с собой лучинки скопировал их содержимое угольком на белую писчую ткань.

Рискованно? Да. Но Эшшу был вознаграждён, когда увидел, как засияли глаза Ташура, как дрожащими руками расправлял он скомканную ткань, бормоча: «Это... это выше мудрости... даже слов для такого не придумано...»

А в том, что произошло потом, нет вины учителя, так? Ведь не он же пробудил в Эшшу болезненное любопытство. Ту глухую тоску, про которую говорят: «Снерк гложет моё сердце».

Там, в пещере, оставались сокровища ума. Некоторые – ядовитые. Например, рассуждения Лживого Глупца о Матери-Змее. Но были и подлинные знания. Мудрость, которая могла ослепить младших жрецов. Её берегли для высшего круга. А хотелось – сразу, сейчас. Так хотелось, что Эшшу рискнул снова залезть в Запретные пещеры.

И попался...

* * *

Пещера, где собрался высший круг, отличалась от прочих лишь тем, что стены её были расписаны изображениями не змей, а снерков. Эшшу ни разу не был в этой