Звери. История группы - Зверь Рома Страница 51

Обложка «ОМа» не показатель. Если бы они меня напечатали на два года раньше, вот это было бы для меня событием, признанием в этой тусне. Но оно мне было уже не очень нужно. Я просто не мог понять, как люди могут закрыться в своем мире и не наблюдать за тем, что творится вокруг. Я видел подобное в Таганроге – эту богему, как она живет, что делает. В Москве столкнулся с тем же самым, только на более глобальном уровне. Они пропагандируют культуру, которая даже им непонятна до конца.

Когда «ОМ» решил поставить меня на обложку, я не удивился их предложению снять меня по пояс голым. Я отказался. И все, на что я мог пойти, – это открыть плечи. Они сказали: «Нам нужны голые плечи, не больше». Я им уже тогда не доверял. Я расстегнул рубашку, стянул ее с плеч, и она просто висела чуть ниже. Они сняли, скадрировали под обложку, обтравили ужасно, изуродовали лицо. Но самое страшное, что они выложили в Сеть ту фотографию, где я со спущенной рубашкой. Я вообще не понимаю этих людей. У меня вообще нет к ним никакого отношения. Единственное, что я могу им сказать: сходите куда‐нибудь, хотя бы в церковь.

Культурный обмен

После «Лужников» мы отправились в первый тур. 26 городов. Не знаю, откуда брались силы, чтобы не умереть на сцене. Наверное, от мысли, что завтра будет следующий концерт, придется выходить и снова умирать. Именно это и держит. Ну и ребята. С Максом мы дольше притирались: он сначала молчал, практически не пил. Он действительно очень хорошо играл, был спокойным, интеллигентным, и мы думали, что все так и дальше пойдет. Но потом убедились, что Максим все‐таки умеет жечь и отрываться, веселиться, как и мы. И когда поняли, все вообще пошло отлично. Мы его прозвали академиком, деканом, профессором.

– Профессор, это зачет?

– Это пять!

– Вот вам зачетка!

Все мы сыгрались, спелись. Приходилось жить в двухместных номерах. Меня чаще старались поселить в одноместный, но бывало и с кем‐то, когда как. Тяжело, конечно, мужчинам вместе в быту. Один курит в номере, другой нет. Этот в туалете сидит долго, а тебе туда тоже надо. Такое дело, интимные вещи. Но все компенсировалось весельем и угаром.

Нас пригласили в круиз на теплоходе по Волге в рамках Года немецкой культуры в России. Это была очень жесткая поездка на корабле – двенадцать городов. Собралось много разношерстных музыкантов. Был немецкий симфонический оркестр не то из Дюссельдорфа, не то из Кёльна, какой‐то джазовый ансамбль, «Звери» и немецкая современная типа молодежная группа «Меллоу Марк» – полуфанковые хип-хоперы, раста, черти какие‐то. И этот ковчег плыл по Волге, заходя в Чебоксары, Самару, Нижний Новгород, Тверь… в Астрахани у нас все закончилось.

Теплоход приходил в город. Концерт на площади, концерт в филармонии. Любовь Казарновская с оркестром и джаз в филармонии, ну а молодежная программа на открытой площадке: немцы открывают, «Звери» закрывают. А вечером все возвращаются на этот кораблик и плывут всю ночь до следующего города. Мы там очень сильно веселились в рамках этого «культурного обмена».

Атмосферу праздника, конечно, задавали Костян с Кириллом. На корабле в кают-компании стояли барабанчики, колоночки, и мы играли там, хорошо разгоряченные. Это единственный случай, когда мы все были пьяными. Когда у Миши вместо стойки под барабанами стоял стул. Развлекали себя как могли, придумывали игры всевозможные. Кто круче сфотографируется голым на унитазе. Миша сидел в ванной и обливался водой в самой нелепой позе. Еще играли в шпионов: ходили за бутылкой к соседям. Опять же, популярная у «Зверей» игра в «доживи до завтрака»: побеждает тот, кто пропил всю ночь до утра и смог пойти на завтрак, приз – стакан водки.

Костя задружился с каким‐то немцем. Они пили вдвоем, Костя угощал его чесноком. Тот, видать, оказался тоже оторванным. Они оба дожили до завтрака и там делали следующее: смешивали масло, джем, яйца, кашу – все, что на завтрак дают, – плюс пиво, водку, чеснок… и кто круче выпьет это месиво. Костян пил через нос с помощью трубочки. Потом они всю эту жижу залили в булку, и Костян положил себе в нагрудный карман. И немецкому другу своему такую же сделал. Потом они сдавили эти булочки, и это дерьмище полилось по рубашкам… панк-рок! Но все смешно и по-доброму. Люди в ресторане, правда, шарахались в сторону. Но понимали, что это музыканты и они добрые, они не буянят, а просто так развлекаются. Мы и не буянили там особо. Просто очень необычно находиться в таком замкнутом пространстве долгое время, когда вокруг одни музыканты. Причем классических музыкантов было гораздо больше, и они тоже участвовали!

В каком‐то городе одного немца увезли на скорой – у него случилась белая горячка, он начал кусать людей. Ну духовики, понятно, больше всех пили. Так исторически сложилось, наверное. На корабле из напитков были только водка и пиво «Старый мельник». В начале я еще сам купил на корабль коньяк, но он быстро закончился. И все немцы и русские, включая русских организаторов и немецких гостей, в баре были равны. Рашен пиво? Водка оранж? Круто, давай! Так и развлекались, но вечером на концерте играли, конечно, трезвые…

Там я подумал вот о чем… О том, что пройдет тур и я уеду в какой‐нибудь небольшой город. Чтобы не было этих расписаний, графиков на каждый день. Чтобы мог взять и вдруг поехать на рыбалку. Или познакомиться с кем‐то и остаться у этого человека ночевать. Может, поработать на заводе или на стройку пойти, я же строитель. Вот о чем я думал, когда неслись эти туровые дни. Я мечтал, что спрячусь и мой номер и имейл будут знать только два человека, которые их никому не дадут. В этих размышлениях меня привлекало еще и то, что о себе таким образом можно много нового узнать: насколько я свободен в сознании.

Я человек стеснительный. Когда узнают, просят автограф, я немного смущаюсь. Я не то что боюсь людей, но понимаю головой, что можно вести себя как‐то более непринужденно, расслабленно. Мне же многое простят. И люди готовы именно к этому: чтобы я себя так вел. Но я не могу: тушуюсь и молчу. Я-то не отношусь к себе как к известному человеку. Я отношусь к себе как к себе.

Трудно привыкнуть, я не готов к славе. Есть куча моментов, когда можно воспользоваться именем и лицом, но я никогда этого не делал и не буду делать. Даже при разговоре с человеком, который подходит и что‐то предлагает, выражает свои чувства, ты все равно стесняешься. В этот момент ты не думаешь, что тебя показывают по ТВ, у тебя миллион концертов и поклонников. Когда мне признаются в любви, я чувствую неловкость, как будто это незаслуженно, будто они принимают меня за другого. А может, так оно и есть? Они меня капельку с кем‐то путают?

Я легко замечаю, когда человек берет автограф из-за того, что лицо знакомое, а когда он действительно любит мое творчество. Сразу видно воспитание человека. Один может сказать: «Пойдем выпьем!», а другой скажет: «Прошу прощения!», возьмет автограф, извинится пятьсот раз и уйдет, чтобы не напрягать. Некоторые могут подождать, когда сидишь в ресторане. Они обязательно дождутся, когда я выйду в туалет или на улицу, и только тогда подойдут. А некоторые бесцеремонно могут вломиться, когда ты засовываешь вилку в рот, и сказать: «Здорово, чувак!» Но в любом случае мне не по себе, мне хочется закрыться. Когда мне начинают петь дифирамбы, я краснею.

Езжу на метро, как обычно, на репетиции, на встречи, концерты с «Преображенки». Там в подземном переходе музыкальный ларек: когда я спускаюсь в переход, все время слышу свои песни. Очень странное чувство – с одной стороны, радостно внутри, а с другой – смущение и комплексы по этому поводу. Как так? Вот иду я, а вот мой голос звучит. И меня люди видят. Это какой‐то двойной удар для человека. Бывает стыдно чуть-чуть. Хотя я писал песни для людей, но пластинка – это что‐то интимное. А тут на весь переход орет моя песня, и ее слышат даже те люди, которым по барабану «Звери». А ее нужно слушать. В моем представлении она не может просто так играть фоном в переходе. Моя песня звучит, а все куда‐то бегут, рядом шаурму продают, воздушные шарики, носки.