Аквариум. Геометрия хаоса - Кушнир Александр Исаакович Страница 41

СМЕНА ПЕЙЗАЖА

«Это было время, когда так называемый успех концерта был предрешён заранее. Не имело никакого значения, где мы выступаем. Всегда был аншлаг, и всегда была иллюзия успеха — независимо от того, насколько хорошо мы в этот момент играем».

Очередным приключением в жизни наших менестрелей стало непредвиденное знакомство с двадцатитрёхлетней американкой по имени Джоанна Стингрей. Падчерица успешного галерейщика из Лос-Анджелеса и приятельница переехавшего в Калифорнию Андрея Фалалеева, она приехала весной 1984 года в Ленинград и спонтанно созвонилась с Севой Гаккелем. Разговор был коротким, сразу же договорились встретиться у гостиницы «Москва» в пять часов вечера.

«Не говоря ни слова по-русски, мы с моей сестрой Джуди кое-как добрались до метро, — сообщала певица в книге “Стингрей в стране чудес”. — И когда мы пересеклись с Борисом и Севой, Гаккель сказал: “С иностранцами нам встречаться нельзя. Никогда не знаешь, кто действительно может работать на КГБ… Я говорю совершенно серьёзно”».

В Ленинграде Стингрей неожиданно обнаружила роскошную подпольную рок-сцену. Она побывала на концертах «Аквариума» и «Странных игр», подружилась с Курёхиным, Цоем и новым гитаристом «Кино» Юрой Каспаряном. Периодически Джоанну забирали в милицию — в частности, так случилось после её первого посещения рок-клуба. «I’m an American tourist», — всегда невозмутимо заявляла она. И её отпускали на свободу.

«С тех пор, куда бы я ни шла, меня всегда сопровождали — то мужчина с газетой, то машина с тёмными стеклами, — замечала позднее Джоанна. — Это выглядело очень глупо, как в некоторых дурацких американских боевиках».

Будучи человеком романтичным, Стингрей решила, что перед ней открылся настоящий Клондайк рок-звёзд европейского уровня. Она воспринимала Гребенщикова как русского Дэвида Боуи, группу «Кино» — как Duran Duran или The Cure, а скажем, «Странные игры» — как «питерский ответ» Madness. И Джоанна всерьёз задумалась о том, как вытащить местный рок-н-ролл из болота культурной изоляции.

«Стингрей сразу же внесла элемент коммерциализации и начала нам говорить: “Вы же все звёзды, вы должны зарабатывать миллионы!” — рассказывал мне Курёхин. — Это был безумный период, какой-то абсурд, поскольку она забивала всех своей энергией. Джоанна привозила кучу невероятных подарков: футболки, какие-то примочки, журналы и инструменты. Смешнейшее создание, чисто прагматичное, американское, с такой же философией. Но всё равно с ней была связана масса хорошего».

Несколько лет Стингрей не смущали ни тысячи километров между СССР и Америкой, ни абсолютно неконвертируемый рубль, ни отголоски «холодной войны». Она задумала нереальные вещи и начала готовить знакомство западного шоу-бизнеса с музыкантами ленинградского рок-клуба.

«Начиная где-то с 78-го года мы постоянно общались с огромным количеством иностранцев, — вспоминал Сева Гаккель. — Каждый год в Ленинград на стажировку приезжали группы студентов из Беркли, Стэнфорда, Гарварда, Йельского университета — это была элита. Они привозили пластинки, джинсы, и интенсивно шёл натуральный обмен. И только Джоанна поняла, что музыканты нуждаются именно в инструментах. И она стала привозить нам гитары. Честь ей за это и хвала».

А в это время очередная модификация «Аквариума» попыталась записать в студии наброски новой программы. На этот раз работали без Гаккеля, у которого в баталиях с мистикой победу всё чаще одерживали оккультные силы. Официальная версия гласила, что Сева взял технический перерыв и занимается «повышением профессионального мастерства» в игре на виолончели. На самом деле причина отсутствия Гаккеля была совершенно в другом. Дело в том, что он испытывал явный дискомфорт от ситуации внутри группы.

«Тогда начались первые признаки усталости от постоянного нахождения вместе, — утверждал виолончелист “Аквариума”. — Ведь группа — это живой организм, система взаимоотношений, схожих с теми, что возникают в семье. Когда рождаются песни, не имеют значения внешние обстоятельства. Тогда все участники с нуля приобретают совместный опыт и группа начинает жить коллективным разумом. Потом, по мере взросления, возникают противоречия и появляется раздражение. И как только группа входит в эту фазу, больше нет никакого смысла продолжать дальше».

Что же касается настроений Гребенщикова, то здесь всё было сложнее. Когда кто-то из редакции «Рокси» спросил у Бориса о распаде группы, БГ ушёл от прямого ответа и принялся философствовать.

«“Аквариум” — это идея, а идею распустить нельзя, — с невозмутимым выражением лица заявил он. — Участие каждого человека зависит только от уровня энергии, которую он готов вложить, и существенно в основном для него самого. И вообще это организм, который ведёт себя сам, и предсказывать его поведение я не берусь».

Нет сомнений, что БГ кожей ощущал, какие изменения происходят вокруг. Он слышал от Липницкого, как в Москве набирали обороты «Звуки Му», «Николай Коперник» и «Вежливый отказ», в Свердловске — «Наутилус Помпилиус» и «ЧайФ», а в ленинградском рок-клубе давала впечатляющие концерты «Алиса» — с новым солистом Костей Кинчевым. Вот-вот должны были «выстрелить» Борзыкин с «Телевизором» и приехавший в Ленинград Юрий Шевчук. Даже у консервативного Андрея Тропилло появились новые фавориты — архангельский «Облачный край» и школьники из группы «Ноль». При этом Борис понимал, что у многих артистов его поколения наступила стагнация — в частности у «Машины времени», «Мифов», «Пикника» и даже у друзей из «Зоопарка».

«Майк — из людей, которых время выбирает на какой-то срок, — говорил позднее Гребенщиков. — Ну вот как Донован например. Был период в середине шестидесятых, когда он делал именно то, что надо. Но вскоре его время прошло — и всё. И Майк, который начал писать стерильные песни, — вот такой. Может быть, и я такой, не знаю».

В самый разгар подобных раздумий Борис устроился работать руководителем ансамбля художественной самодеятельности, куда лениво наведывался пару раз в неделю. Кроме того, у него нежданно-негаданно возобновилось сотрудничество с Курёхиным. Капитан тогда вполне официально молотил по клавишам рояля, выполняя обязанности концертмейстера — на тренировках по художественной гимнастике. В результате этих тапёрских перегрузок его и без того безупречная фортепианная техника превратилась просто в фантастическую.

В этот период обновлённый «Аквариум» в составе Борис Гребенщиков — Сергей Курёхин — Александр Титов — Пётр Трощенков начал репетировать с новым гитаристом Андреем Отряскиным. В приватных беседах Борис признавался, что вместе с Капитаном они пытались запеленговать в городе ярких исполнителей — мол, тяжело работать со старыми друзьями, один из которых пьёт, второй лежит в больнице, а третий утверждает, что он — Иисус Христос. Поэтому очередной идеей вождя «Аквариума» стал поиск музыканта-виртуоза, который совпадал бы по духу с обновлённой группой. Андрей Отряскин уже давно потрясал воображение БГ — причём не столько скоростью игры на двухгрифовой гитаре, сколько актуальным мышлением, продемонстрированным им в составе арт-роковых «Джунглей».

К сожалению, первые же сессии развеяли все иллюзии. Блестящий импровизатор, Андрей чувствовал себя скованно в студийных условиях. Он начинал нервничать, допускать интонационные промахи, и вскоре стало понятно, что проект обречён на неудачу.

К августу 1985 года в студии у Тропилло наконец-то завершился безумный ремонт и «Аквариум» смог приступить к записи очередного подпольного альбома. Его рок-н-ролльный каркас составляли блюз «Змея», темповая композиция «Она может двигать собой» и уже известный по концертным выступлениям боевик «Жажда». Этот энергичный номер выдавал изрядную порцию авансов: синтезаторные атаки Курёхина, индустриальные шумы, игра Гребенщикова на расстроенной гитаре со спущенными струнами и хор Полянского, фонограмма которого была случайно обнаружена на одном из каналов плёнки.