Звери. История группы - Зверь Рома Страница 15

Я не помню, как к ней подкатил. Наверное, как старший в группе. Она достаточно мягко со мной общалась, но вот когда злилась, становилась агрессивной, и это мне очень нравилось. Казалось, что это проявление особого внимания к моей персоне. Наказание со стороны учительницы уже чувствуется как флирт. Однажды я отважился пригласить ее сходить вечерком в театр. Вот так взял и подошел на перемене: «Раз уж у нас с вами конфликт…» Она говорит: «Что ж, давайте, Билык, сходим». Она называла меня по фамилии и, конечно, на «вы».

Мы смотрели какой‐то чеховский спектакль в нашем же чеховском театре. Кажется, «Лес». Не, «Лес» – Островского… Стоп! Все не то! Мы комедию смотрели. Мы смотрели что‐то там «…в кровати»… или «в постели». Комедия какая‐то, я не помню названия. Я жил недалеко от театра, просто пошел в кассу и купил на ближайший спектакль два билета. Для меня совершенно не принципиально было, на какой спектакль. Не было у меня цели ее соблазнить, мне просто интересно было. В театр с учительницей! Это же главные эротические фантазии парня: стюардессы, медсестры и учительницы. Классика жанра!

Мы сходили в театр, и я вызвался проводить даму домой. «Вы где живете?» – «Я живу там‐то». – «Давайте я вас провожу». – «Давайте, Билык». А она хохочет, веселая такая, что‐то расспрашивает. Я проводил. Она пригласила к себе. Я зашел, посмотрел квартиру. Она налила чай. Я спросил: «Вы одна живете?» – «Да, одна». Мы просто попили чай и по-прежнему остались на «вы». Минут сорок посидели, и я такой: «Ну, мне пора. До свидания, спасибо за чай».

В другой раз мне что‐то по учебе надо было, реферат написать, может, и я попросил ее помочь. Ну как – повод? Просто прикольно было. Мы общались достаточно много на людях, она не ставила себя выше, типа она взрослее и умнее. Мы были на равных… А потом перешли на «ты». Как‐то просто: «Давайте перейдем на „ты“». Вроде она предложила. У меня не было необходимости скрывать наши отношения от одноклассников. Я нормально отшучивался. Мы общались, встречались. Она познакомила меня со своими друзьями. Сначала мы к ним в гости сходили, потом они к ней пришли. Эти люди нормально ко мне относились. Я ведь был достаточно взрослым человеком. Конечно же, город маленький, через третьих, четвертых знакомых знали друг друга. Они знали, кто я…

Мы стали чаще встречаться. Я приезжал к ней домой, мы смотрели кино, ходили в кафе. Потом я начал оставаться у нее дома. Не помню, кто стал инициатором. Оно ведь как‐то само происходит. Уже поздно, засиделись допоздна. Смысла уже ехать домой нет. Я остался в другой комнате. Утро, чай. Все нормально. Я сначала несколько раз так оставался, без всего такого. Она ехала на работу, а я – на учебу. Выходили вместе и ждали разные маршрутки. Но все равно в конце концов колледж начал гудеть. Языком болтать. Я не пытался никому рот закрывать, пусть говорят. Я же ничего плохого не делал. Может, у нее и были проблемы с дирекцией колледжа, но все потрещали-потрещали, да и успокоились. Нормальный парень, нормальная девушка. Ничего страшного в наших отношениях не было.

Литературный клуб

Сначала мои песни были достаточно мечтательные. Ничего не понять. Я так верил, так писал, так жил. А потом наступил день, когда я познакомился с Витей Бондаревым. Это случилось на каком‐то концерте. Помню, там были две старые колонки, усилитель допотопный, два микрофона. Мероприятие было неформальным и называлось «Снеговики не умирают», в актовом зале Дома учителя на улице Ленина. Зал – мест на триста. Выступали различные группы таганрожские, певцы под гитару, барды. «Асимметрия» там играла в усеченном составе, аппарата было мало: барабан один, две акустические гитары, два микрофона.

После концерта Витя Бондарев подошел: «О, ты прикольно поешь, давай встретимся, посидим, чего‐то придумаем». Вот так мы с ним и познакомились. Причем вот что интересно. В Таганроге, как и в любом городе нашей страны, есть улица Ленина. Это такой местный Бродвей. И с раннего вечера до поздней ночи люди ходят сначала по одной стороне улицы, потом переходят на другую сторону и идут в обратном направлении. Точно так же гуляли и мы. Можно было встретить незнакомого человека и узнать его, потому что ты видел его уже раза три, пока ходил туда-сюда.

И вот я часто видел человека, который похож на Юрия Шевчука. В косухе, кожаных джинсах, казаках. Длинные волосы, очки с квадратными стеклами. И я думал: ну и тип! Только потом, спустя полгода, я познакомился с этим типом, и им оказался Витя Бондарев. Смешно было: он тоже из той тусни, только более взрослой. Витя старше меня лет на пять, благодаря ему я узнал старшее поколение творческих людей. И вот оно как раз меня очень не любило. Не потому, что проблема поколений, нет. Это касалось, как я сейчас понимаю, обычных вещей: девочки, внимание, борзость, мечты, стремления, работа… Моторчик. Была неприязнь со стороны старших, которые до сих пор сидят в жопе. Сейчас приезжаешь в город, видишь этих людей. Ничего не изменилось! А Витя – поэт. Вместе с ним уже получились песни гораздо жестче, музыка стала тяжелее. Уже пошли песни вроде «Америки нет». Бондарев не то чтобы жесткий, но фатальный немного был, безысходный. Поэтому и песни стали тяжелее, и бусы мои исчезли.

Никакой творческой ревности к Бондареву не было. Никакой обиды. Просто мы экспериментировали, мне было интересно все новое. Мне было о-о-чень интересно на чужой текст написать музыку, и я же еще выбирал тексты. Не на все подряд писал. Что мне нравилось, на то я и сочинял музыку и пел. Я даже не думал, что это текст Вити, потому что мне казалось, будто он мой – так в него въедаешься, придумываешь музыку, начинаешь любить и просто поешь как свое. Тогда и мыслей не было таких, о ревности к чему‐то. Потому что все было кайфово делать. Кайфово было играть, кайфово петь. Сочинять, слушать, как другие что‐то сочиняют. У меня не было какого‐то разделения – мои слова, не мои. Вот человек, который врубается, общается, помогает мне. И мы делимся чем‐то. Вот он приносит тексты, а я пишу музыку. И мы что‐то делаем, пытаемся найти общий язык. Вот я читаю, понимаю, что написано как бы не об этом, а я понимаю, о чем. Мне было интересно, как у другого человека работает мысль, чтобы вот эти слова взять, так их связать, срифмовать. И так здорово получается. Вот это да! Я так не могу… Я думал, что я ТАК никогда не напишу. Так и не написал никогда. Потому что у меня голова по-другому работает.

Я научился открываться. Я могу написать очень сложный текст, который будет восприниматься как пятьсот тайных смыслов, хотя на самом деле это околесица. Я написал полную ерунду. Но этим мне совсем не хочется заниматься, неинтересно, ведь люди поймут тебя вообще не так. А хочется, чтобы понимали правильно. Важно, что ты говоришь и зачем ты это говоришь. Вот в чем смысл. А играть в кошки-мышки не хочется, это бессмысленная трата времени. Простой язык – самый сильный, он сразу доходит до человека. Я понимаю, когда ты написал двадцать, а еще лучше тридцать хороших песен, понятных, доступных, четких, у которых есть идея, цель. Вот тогда ты можешь повыпендриваться. В то время я не понимал, зачем песни пишутся, а сейчас понимаю. В чем смысл песни? Для чего она существует? Почему песни люди пишут? Почему другие люди их слушают? А когда я это понял, стало очень просто. Как барьер преодолел.

Невозможно написать хорошую песню по расчету, даже если ты умный человек. Очень тяжело открыться и заговорить тем языком, которым ты разговариваешь в жизни. Потому что на бумаге можно спрятаться всегда. Можно всех запутать, самому спрятаться за непонятными словами и сидеть тихо радоваться. Это страх. И эти люди – трусы. «Я-то знаю, что в этом слове у меня это, а в том – то, но я никому не скажу! Понимайте как хотите». А тогда зачем ты пишешь песню? Для чего? Самовыражаться не так нужно. Ты человек, ты хочешь, чтобы тебя знали, какой ты есть. Чтобы тебя любили за то, что ты такой. Обман себя, обман людей? Двойной. Невозможно стать другим человеком. Нет, можно все заменить и потом всю оставшуюся жизнь маяться – меня не так поняли. А всем уже будет неинтересно, что ты не такой, какой в песне. Потому что тебя будут воспринимать вот таким – странным, загадочным. Или наоборот – очень глупым и примитивным.