Звери. История группы - Зверь Рома Страница 12

Мы строили пристройку не из кирпича, а из шлакоблоков. Это такой большой серый кирпич с дырками. И у меня уже стены было выведено где‐то метр семьдесят, нужно было выше строить. Один я не справлялся, тяжело. И тут Лёха пригодился. Говорю: «Лёха, ты вовремя! Щас мы с тобой все тут достроим в два счета!» И мы начинаем. Давай! Неси раствор! Давай, шуруй! Подавай кирпич! Подаю!!!… И мы выстроили рядов пять… Но очень криво… У нас, конечно, был уровень, по которому мерить, отвес, все дела строительные. Но как‐то нас так покосило, что стена получилась выпуклой. Мама в шоке: «Что вы мне тут понастроили, алкоголики!» Я говорю: «Мама, я все щас исправлю, я все штукатуркой выровняю. Я ж строитель!» В общем, так стена выпуклой и осталась. Зато мы с Лёхой справились буквально за один вечер!

А еще я круто умел готовить! Девушки приходят и уходят, а кушать хочется всегда. Я не парился абсолютно, если девушка не умела. Даже в некотором роде это было прикольно. «Как, ты не умеешь готовить борщ?» Брал кастрюлю и варил сам. «Видишь, ничего сложного. Вот рыба, фаршированная гречкой, – это сложно. Чуть-чуть сложнее, но тоже ерунда!» Я, допустим, не пеку. Не умею. Я еду делаю. А кондитерствовать – это не мое. Абсолютно. Вареники леплю, а так чтобы торт какой‐то сложный забодяжить – это не ко мне.

Готовить я учился лет с пятнадцати. Не то чтобы мне интересно было, но мама на работе, а кушать хочется. Мама говорит: «Борщ в холодильнике. Картошку пожаришь, не маленький». Ну и так потихонечку. Сначала картошку почистишь, пожаришь. Потом чувствуешь, что не как у мамы, говно какое‐то. Мама приезжает, жарит картошку, и становится интересно:

– Мама, как ты готовишь картошку? Я чё‐то жарил, у меня невкусно.

– А как ты жарил?

А сам смотрю – у нее даже порезана картошка не так.

– А как ты так режешь?

– Ну смотри: берешь картофелину, и так, так…

– А! Понятно!

Второй раз попробовал – вроде лучше. А сколько масла? Когда солить: до или после? Так, потихонечку. Потом борщ. «Рома, иди помоги почисть картошку». Чищу картошку, а сам смотрю, что она делает. Зажарку, потом бульон какой‐то, капусту… Весь процесс виден, и ты просто смотришь и учишься. Раз в неделю ты видишь, как мама готовит борщ. Ну и все. Потом то же самое делаешь, когда никого нет. А вообще, создавать что‐то новое, готовое к употреблению было очень интересно для меня тогда. Да и сейчас. В строительное я пошел тоже из-за этого. Интересно было, как из чего‐то получается что‐то, чем люди потом пользуются. Или автослесарем – то же самое: ты берешь сломанную вещь, чинишь или меняешь какие‐то детали. Интересно было что‐то делать своими руками.

Да и с музыкой все по такому же принципу. Было интересно придумать что‐то свое. Потихонечку. Я сначала много чужих песен перепел, только потом понял, как строится все. То есть это сейчас я говорю, что песни могут строиться из чего‐то. А тогда я не понимал, я просто знал, что это так и так, припев, куплет. Начал замечать, что много песен однотипных, построенных по общему принципу, а по какому, понять тогда не мог. Видел, что за этим аккордом будет вот этот, а потом вот тот, потому что это определенный стиль. Я понимал, что такое мажор, минор. Ну и так потихонечку из того, что я переслушал много песен, уже мог определить. Песня играет, а я мог назвать аккорды.

Мне нравилось носить совершенно разные вещи, менять стиль. Пиджаки, спортивный костюм «Адидас». Были у меня штаны, которые я придумал сам: сделал эскиз, где и сколько карманов, нашел материал – вельвет. Мне девушка одна шила, она училась на швею. Раскроила, прострочила, примерки делала. Сам я переделывал много вещей, начиная с каких‐то маек, заканчивая куртками. Вещей было мало в продаже нормальных, магазинов фирменных не было. Был обычный вещевой рынок, где продавались спортивные костюмы, брюки черные классические, джинсы «Левис» турецкого производства. Ничего такого мне носить не хотелось, поэтому приходилось самому что‐то выдумывать.

Лучшим другом в этом деле был секонд-хенд. У нас в городе их было два – один очень хороший, там вещи были дебильные-предебильные! Я такие люблю. Например, жилетки прикольные, рубашки, майки со странными надписями, интересными рисунками. Вытертые кожаные пиджаки. У меня была майка совершенно дикого цвета. Я сам делал: брал обычную футболку и размазывал по ней хлорный отбеливатель с помощью кисточки или брызгалки. Она получалась в разводах, даже буквы можно было так писать. Безрукавка с изображением инь и ян. Была еще у меня очень смешная розовая майка, на ней нарисованы два оленя из какого‐то мультика, которые что‐то друг другу говорят. Из хенда же был и берет, рубаха с какими‐то рукавами, как у принца. Апаш называется. С воротником стоячим, с завязочками. Был у меня подаренный кем‐то самодельный ремешок из военной бляхи, чуть ли не зоновский. Весь в клепках каких‐то, рисунках.

Нет, я каким‐то модником в компании не считался. Но ведь одежда – это еще одна возможность выразить себя. Каждый одевался так, как хотел и мог. Была мода на вещи, которые продаются на рынке. Что привозили из Турции челноки, то и было. Все заражались этим. Одно время были модны черные куртки из легкого, слегка прорезиненного материала, который блестел. Все ходили в этих куртках. А до этого – свитера с вышивками. Орел какой‐нибудь – вьетнамские дела. Есть же мода провинциальная, которая никакого отношения к столичной, а уж тем более мировой не имеет. Какая‐то полутурецкая-полународная, она живет по своим законам. Если привозят на рынок какой‐то товар, то волей-неволей его начинают все носить, он начинает нравиться. «Ой, наверное, это все сейчас носят». И все покупают. Рубашки с воротничком-стоечкой. Куртки дутые. Кроссовки и спортивные штаны – обязательно. Они тоже менялись: одно время было модно, чтобы по бокам на клепках могли расстегиваться. Короче, что привозилось в город, то и модно.

А еще было модно сережку в ухе носить. Даже я проколол, когда на ПМК еще жил. Мне как раз Наташа, девушка Ивана, пробивала ухо. С какой‐то подругой. Помню, они мне долго терли одеколоном ухо, чтобы не чувствовать боли. И иглой пробили. Был жуткий треск – хрясь! Вставили серебряную с крестиком сережку. Она вскоре загноилась, мне было лень ее вертеть туда-сюда и одеколоном смачивать. Я два дня поделал все это, потом подумал: да ну ее! И она у меня заросла моментально. А так все ребята вокруг ходили с сережкой, обязательно в левом ухе. Я помню, это было очень всем важно: если в левом – нормальный пацан.

Художественное и театральное

Вгруппе «Асимметрия» мы особо не думали о том, чтобы повышать свой профессионализм. Да и как его повышать‐то было? Репетировать возможностей мало, постоянно в группе проблемы с составом: кто уйдет, кто придет. Все же стали взрослеть потихонечку, кто работать пошел, кто женился. К тому же концертов практически не было, мы играли на каких‐то хипповых тусах и вечеринках.

Была девчонка, которую каким‐то боком занесло из Хабаровска. Она жила в однокомнатной квартире, и все ходили к ней тусить. Смотрели фильмы, музыку слушали. Сидеть на полу, пить вино – круто, да? Смотрели The Doors – и концерт, и фильм… Дженис Джоплин, фильмчики, фенечки, штучки. Хипповые люди, цветочки-бабочки. Не металлисты-сатанисты-рэперы. Такие легкие люди – сидеть на крыше и пить вино, поехать в лес с палатками, играть в странные игры: сесть в круг и что‐то говорить друг другу. Природа – наше все. Девочки делали веночки из цветочков для нас, мальчиков. Коммуна чокнутых людей. Та Настя была из этой тусы. Она исчезла, а народ остался. Это была скорее околомузыкальная туса. В ней люди интересовались не только музыкой, но и книгами, фильмами, театром, живописью.

С одним приятелем я даже решил за компанию поступать в театральный. Звали его Игорь, он встречался с девушкой по прозвищу Малая. У Игоря кличка была – Люми. Он был очень веселый парень, длинные волосы, рюкзак из джинсов старых. Это сейчас появились модные фирменные рюкзаки такого типа, а тогда это был просто самодельный джинсовый рюкзак. Брючины зашил, веревку вставил, пацифик нарисовал – и красавела!