Андрей Балдин - Московские праздные дни: Метафизический путеводитель по столице и ее календарю Страница 64

Таково было соображение о церковной зелени, с каноническим толкованием напрямую не соотносимое.

Собственно говоря, это зеленое сочинение было естественным продолжением творческого подхода старухи к Троице. Подхода, приближения, постепенного причастия.

Наверное, движение ко всякому празднику неизбежно сопровождается необходимым количеством подобных самоустроений. И чем сложнее тема праздника, тем богаче и необыкновеннее становится такое наше творчество.

Троица не составляет исключения. Более того, примеры самостоятельного «триединого» строительства (а их множество, и какие только персонажи не являются по сторонам треугольника Троицы, от героев гражданской войны до телевизионных дикторов) говорят о готовности именно в творчестве двигаться к целостному восприятию праздника и мира.

Сочинение (здесь — заглядывание в будущее) становится необходимым участником картины, на которой все времена непротиворечиво сливаются. Будущее на степной «иконе» представлял спрятанный под платьем у девы Младенец — невидимый, он игрушечным образом являл исходное дуновение Духа. Солдат замыкал течение времен своим строго начерченным взглядом.

Старик баюкал на груди отражение старухи — живой; наступало лето.

На посту

После Троицы наступает Петров пост. Нужно копить урожай. Поэтому июнь называют еще Скопидом. А еще его называют «Июнь –месяц Ау», по тому, как гулко отдается пустота в амбарах. Голодуха, пыль и щекотание в желудке. Троица миновала, наступает пост.

Невольно, словно сами собой в календаре Москвы собираются вместе сообщения драматические и тревожные.

11 июня 1453 года. Турки-османы захватили Константинополь.

15 июня 1841 года между горами Машук и Бештау, смертельно раненый на дуэли, скончался Лермонтов. Беглец, скиталец в пространствах. Его обозрение Москвы (взгляд с Ивана Великого) выдержано в романтическом (квазиевропейском) ключе, однако неизбежно взгляд поэта, все стягивающий на себя, нарисовал в очередной раз панораму летней сферы, замкнутой в слово москвокапсулы.

19 июня 1671 года на Красной площади в Москве казнили Степана Разина.

20 июня 1605 года. Смутное время. Лжедмитрий I вступил в Москву и занял царский престол. Через год (1606) примерно в эти же дни он будет убит заговорщиками.

20 июня 1803 года. Петербург, Летний сад, первый в России полет на воздушном шаре. Билет (в пространство) стоил 2 рубля серебром. Первым воздухоплавателем — далее инструктором — был француз.

22 июня 1633 года. Галилео Галилей отрекся от своих гелиоцентрических убеждений.

(Перед смертью он к ним вернется: …и все-таки она вертится — Земля вокруг Солнца, в пространстве большем.)

С этим большим как раз самые проблемы.

22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война, не то что раздвоившая, но разбомбившая, — прямо и во всяком другом смысле — хрупкое русское пространство.

1418 дней и ночей.

В очередной раз все просто на пальцах и чрезвычайно, опасно непросто в осмыслении «детского» счета: было два, стало три (измерения) света. Но это ключевое действие, которое нужно совершить Москве по мере роста года и света. Трудное действие, грозящее в случае ошибки расколом.

Расколом во всяком смысле: историческом, «архитектурном», ментальном. Москва на Троицу растраивается (троится) и расстраивается отчаянно.

Тут еще Божие триединство с его неразрешимой (в сфере очевидного) загадкой.

Пушкинский троический сюжет богат, наэлектризован, манит полетом и грозит крушением, соблазняет телесно, мучит голодом и мухами, режет глаза солнцем, но все же обещает рост.

Москва готовится взойти на самую макушку года — в Кремль. Чем выше место на сфере праздничного года, тем серьезнее испытания восходящего. В точке летнего солнцестояния троицкое напряжение Москвы достигает максимума.

Глава двенадцатая

Два лета

22 июня — 7 июля

— Москва одна или их сколько угодно? — Нападение — Два солнца — Целый год — Роман-календарь. (Где начало?) —

Как и зимой, в момент «рождения» года, когда символ света, первая звезда, подвергается испытанию на единственность (см. главы пятую и шестую, Рождественский сезон и Две зимы), так и сейчас, летом, на верхушке года, Москва одновременно празднует большое солнце и борется за свою монополию над ним, за власть над большим светом.

Полная сфера света, которой пришло время развернуться максимально и которую готова занять вся Москва, как будто готова раздвоиться.

Это то же испытание счетом, проверка на единственность, та же, исходная метафизическая угроза, которой Москва не терпит. Она в своем центроустремлении склонна к солипсизму. По той же причине она недолюбливает Питер: тот сомневается в ее единственности, оспаривает у нее столичное право, помещает ее в равнодушное пространство, в котором могут быть сколько угодно таких же столиц, как она (как можно?).

И вот подходит пик года, «престол света», на котором должно поместиться ей одной, — и беспокойство Москвы возрастает. Это рискованное для нее время. Положение на макушке года неустойчиво. Еще и календарь со старым и новым счетом времени — во всякой ключевой точке года кто-то непременно начинает сверять часы. Тем более в такой, строго определенной точке — летнего солнцестояния.

Спор о точном времени Москву раздражает.

Рападение (угроза света)

В Новое время в дни летнего солнцестояния Россия дважды испытала внешние нападения, которые несли угрозу самому ее существованию и, стало быть, вошли в «подсознание» Москвы, отложились в нем в качестве основополагающего пункта, характерной отметины в календаре.

Это были нашествия 1812 и 1941 годов, Наполеона и Гитлера. Оба этих нападения были произведены в одно и тоже время, в один сезон — 22 и 24 июня.

Объяснение этому простое: самый длинный в году день предоставлял нападавшим максимальное время для дневного перехода войск; в июне «устанавливалась» земля, грунтовые дороги после весны и паводка успевали высохнуть и т.п.

Эту-то рациональность и не переносит Москва, эту простоту доводов, это положение, когда никакие рассуждения о ее особенности не действуют, когда ее не защищают ни генерал Мороз, ни матушка Распутица, не остается ни мистики, ни тайны, ни чуда, но только цифры — продолжительность дня, часы и километры. Именно эта арифметика оставляет Москву обнаженной перед внешней угрозой.

Как же после этого ей не бояться арифметики?

Большое солнце июня не только сушит дороги и освещает врагам путь — на этом солнце вся Москва как на ладони: она лишь очередной город в Азии (так считал Наполеон, шедший в Индию), препятствие на пути к каспийской нефти (как считал Гитлер) и богатствам Сибири.

Июньское солнце дезавуирует Москву, и оттого оно вдвойне опасно. Эта угроза (простого, арифметически, количественно толкуемого света) остается в силе. Нашествия 1812 и 1941 годов ее реализовали, закрепили в городской памяти навеки.

Поэтому состояние Москвы на пике солнца, в момент максимального разворота года, празднично и определенно тревожно.

Два солнца

Кирилл (с персидского) — солнце.

В календаре два Кирилла, архиепископа Александрийского и игумена Белозерского.

Москве ближе второй; он из Сергиевой плеяды (северян). Белое озеро строго на север от Москвы: там для нее второе солнце.

У Кирилла от земли сила.

Распускает призраки — несчастия, пожара. Засуха вступает в полную силу, от этого дня деревня начинает бояться, как бы не сгорел урожай.

Если наступала засуха, секли крапиву. Заклинали ее на дождь. Крапива истекала последней влагой, после чего должна была ожечь небеса, чтобы те заплакали, орошая землю слезами. Или высь (небес), обожженная, отступит, и подступит низь, облака с дождем.

На Варнаву не рви траву. Нечистая сила ходит по зеленым ниточкам. Собирается и катается по лугам и полянам, пугает всех подряд. Плачет в колодце детским голосом.

Солнце на зиму, лето на жару.