Провоцирующие ландшафты. Городские периферии Урала и Зауралья - Федор Сергеевич Корандей Страница 60

время в России, то заросли борщевика, возможно, не стали бы столь характерной чертой сельского пейзажа Свердловской и Тюменской областей. Менее многочисленны, но также пользуются широким признанием исследования последствий «забрасывания» береговой речной и приморской инфраструктуры [см., напр. Carrero et al. 2009]. Исследования экологических последствий, производимых «заброшенными» городскими ландшафтами, в настоящее время делают лишь первые шаги. Большинство таких исследований, по крайней мере, если судить по тем, что были опубликованы по-английски, были выполнены на материале стран Глобального Юга, таких как Нигерия, в которой череда экономических кризисов и политических неурядиц вызвала массовую депопуляцию городских центров. Образовавшиеся в результате города-призраки, полностью или в значительной мере лишившиеся своего населения, представляют важный в практическом смысле объект изучения как для социологов и антропологов, так и для экологов [Aiminhiefe 2022; IJSER 2020; Carrero et al. 2009; Akindele 2013]. Практически все вышеперечисленные исследования посвящены примерам негативного влияния заброшенных городских ландшафтов на окружающую среду. С другой стороны, результаты, полученные в ходе таких исследований, носят явный отпечаток экологических и социоэкономических реалий тех регионов, где они были сделаны. Их авторы пишут о загрязнении заброшенных домов мусором и фекалиями, что превращает их в рассадники заразных болезней, таких как тиф, отмечают, что заброшенная и загрязненная городская инфраструктура становится местом размножения грызунов и опасных для человека рептилий. Вероятно, исследования экологических последствий появления городов-призраков на Глобальном Юге необходимо дополнять материалами из других экологических и культурных зон. С другой стороны, в ставшем уже классическим исследовании Вэйда Шепарда о городах-призраках Китая [Shepard 2015] вопросы экологии рассматриваются лишь «по касательной», в то время как исследований вопроса на материале городов-призраков в России и постсоветских стран мне обнаружить так и не удалось.

Настоящее исследование является попыткой восполнить этот пробел. Поскольку, как мне кажется, история его проведения важна для понимания его ограничений и принятых методологических решений, следует кратко ее описать. В основе исследования – две экспедиции, проведенные мною в г. Воркуте и Воркутинской тундре в 2021 году в ходе реализации этнографической части международного проекта CHARTER (Drivers and Feedbacks of Changes in Arctic Terrestrial Biodiversity), финансировавшегося Европейской комиссией научных исследований. Целью проекта был мониторинг изменений тундровых экосистем, связанных с изменением климата. Предполагалось определить, как эти изменения влияют на традиционное хозяйство (оленеводство, рыболовство), и составить модель, позволявшую установить, какие эффекты окажут различные сценарии изменений климата на жизнь тундры и ее коренного населения. Целью моей полевой работы был опрос оленеводов, охотников и рыбаков, использующих биоресурсы тундры и неизбежно замечающих происходящие в них трансформации, о том, какие изменения произошли в тундровой природе в течение последних двух-трех десятилетий и как эти изменения отразились на их деятельности. Сразу же выяснилось, однако, что, хотя тундровики действительно могли сообщить о большом количестве произошедших за указанный период природных изменений, замеченные ими изменения оказались связаны не столько с глобальным климатическим сдвигом, сколько с сокращением населения Воркутинской агломерации и появлением в тундрах большого количества заброшенных городских ландшафтов и инфраструктуры. Согласно проведенным мной интервью, уход городского населения и сокращение антропогенного воздействия на природную среду воспринимаются тундровиками как значительно более трансформирующие и даже, как будет показано в дальнейшем, более разрушительные факторы, чем климатический сдвиг. Таким образом, объект и тема исследования изменились и в значительной мере выпали из тематики первоначального проекта. Этого, однако, нельзя сказать о применявшихся методах: исследование осталось целиком и полностью антропологическим, основанным на качественных методах – этнографических интервью и, в меньшей степени, включенном наблюдении. В этом отношении оно отличается от мейнстрима abandonement studies, тяготеющих к количественным измерениям параметров окружающей среды. Тем не менее, существуют и исследования, полностью или частично основанные на опросах населения депопулированных городских территорий [Aiminhiefe 2022; IJSER 2020]. Следует помнить, однако, об объективных ограничениях такого подхода: хотя информаторы данного исследования – оленеводы, охотники и рыбаки – в силу специфики своей деятельности и образа жизни постоянно взаимодействуют с природной средой и вынуждены принимать во внимание происходящие в ней изменения, они, как и все люди, регистрируют прежде всего те из них, которые непосредственно касаются их жизни. Поэтому в собранных мной интервью оказалось много информации, касающейся средних и крупных млекопитающих, рыб и растительности, в то время как сведений о не являющихся объектами охоты птицах и мелких грызунах удалось получить значительно меньше, а информации о насекомых не удалось собрать вовсе. Тундровикам, безусловно, свойственны известные любому полевому исследователю аберрации восприятия и памяти, такие как преувеличение значения насущных проблем, идеализация прошлого и т. п. Поэтому приведенный ниже обзор экологических последствий депопуляции городских ландшафтов Воркутинской тундры, составленный на основе интервью с тундровиками, не является ни полным, ни, скорее всего, особо точным. Тем не менее он, на наш взгляд, представляет ценность как «картина в первом приближении» и, во всяком случае, может использоваться при планировании дальнейших исследований.

Другим обстоятельством, о котором следует предупредить читателя, является не полная завершенность полевого исследования. В Воркутинской тундре проживает две группы кочевников: преимущественно комиязычные оленеводы (коми, ненцы и частично ханты) – работники воркутинского ПСК «Оленевод» и принадлежащего ему Усть-Карского ПСК «Красный Октябрь» и так называемые ненцы-частники, группа оленеводов и рыболовов, сумевшая избежать коллективизации и сохранить частное хозяйство в советский период [см. Истомин 2022]. Хотя часть ненцев-частников в настоящее время также наняты ПСК «Оленевод» в качестве пастухов с сохранением личных стад, их маршруты кочевания, образ жизни и, разумеется, язык существенно отличают их от комиязычных оленеводов: если комиязычные оленеводы осваивают равнинные тундры к западу от Воркуты и более специализированы на оленеводстве, то ненцы-частники, как работающие на ПСК, так и сохраняющие независимость от него (в настоящее время последние частично объединены в общину «Тыпэртя»), кочуют в предгорьях Урала преимущественно к востоку от агломерации, и в их хозяйстве существенную роль играют присваивающие отрасли. К сожалению, полевые работы зимы и лета 2021 года охватили преимущественно охотников (37 интервью, включая интервью с председателем воркутинского охотсоюза и представителями охотнадзора) и комиязычных оленеводов ПСК (21 интервью), опрошенных на летнем оленеводческом карале в районе поселка Северный, в то время как ненцы-частники оказались представлены всего двумя интервью с неформальными лидерами. Мы договорились провести длительную полевую работу с этой группой весной-летом 2022 года, однако этому плану не суждено было осуществиться из-за политической обстановки, вызвавшей прекращение осуществления проекта CHARTER в России. Отсутствие в нашем обзоре информации, полученной от важной группы населения, занимающей особую экологическую зону, несомненно, прискорбно: остается лишь надеяться, что будущие исследования помогут восполнить этот пробел.

Воркутинская агломерация: взлет и падение

Крайняя восточная часть Большеземельской тундры, которая в настоящее время известна местному населению как «Воркутинская тундра» или «Воркутинские тундры»[22], была заселена кочевниками-ненцами как минимум