1935 № 9 - Журнал «Уральский следопыт» Страница 3

„Первым делом – зачерпнуть воды, обмыть и хорошенько рассмотреть, что это за находка", – думал Иванко.

Путаясь ногами за кнут и сгибаясь от тяжести – ведро с вещами и остатками грязи весило много больше полупуда – Иванко торопливой рысцой бежал к ямке, где поили коров, а до нее было версты две.

Больше часа прошло, прежде чем внук возвратился к деду. Потный, усталый, но все еще торжествующий, опустился он около деда, начинавшего уже беспокоиться долгим отсутствием внука.

Дед был изумлен усталым видом Иванка, вернувшегося без телки, а еще больше странным предметом, который тот принес.

Иванко перевернул ведро, и из него выпали, теперь уже чистые, четыре серебряных тарелки, два серебряных предмета вроде чашек (или лампадок) и несколько обручей из серебряной витой проволоки толщиной чуть не в палец.

И дед и внук углубились в рассматривание удивительной находки…

На двух блюдах изображалась охота, на одном был крест, четвертое было покрыто расходящимися из центра бороздками, как на поле после пахоты, с той лишь разницей, что поле пашут с края на край, а не с.средины.

На блюдах с изображением охот люди стреляли из луков в львов и в диких коз.

Да, это были львы! Иванко видел их на картинке, которую соседний мальчишка приносил из школы. Фигура этого сильного зверя хорошо запомнилась ему.

Человек, стрелявший в львов, скакал на коне. Что касается второго охотника, то он сидел на каком-то чудовищном звере с длинной шеей, сзади него была не-то женщина, нето ребенок – так мала ростом была она по сравнению с охотником. Как ни старался Иванко припомнить, не видал ли где он такого чудного зверя, но припомнить ничего не мог. Долго рассматривал это блюдо и дед и долго соображал над изображенным на нем заседланным чудовищем.

Вдруг лицо деда просияло, и 6н спросил:

– А знаешь, Иванко, на ком едет этот охотник с маленькой женщиной за спиной?

– Нет, – глухо ответил мальчик.

– Да это верблюд. Слыхал я еще в молодости, как один солдат, ходивший на замирение азиатов со Скобелевым, про этих странных животных рассказывал: шея длинная, горбы на спине и целые дни могут итти по пескам без питья.

У чаш были припаяны ручки, а сверху они были украшены рисунками цветов и растений и, кроме того, на одной из них были изображены верблюд, лошадь, коза и олень, а на другой – слон.

Пастухи, конечно, не могли догадаться, что эти предметы служили когда-то светильниками.

Когда насмотрелись вдоволь, Иванко рассказал деду, как им была сделана находка.

Дело уже клонилось к вечеру. Надо было гнать стадо обратно. Марьина телка не вернулась, но искать ее теперь было поздно.

– Ну, авось и сама явится!

Разделив вещи, чтобы легче было нести, пастухи вместе со стадом возвращались домой. Целый рой мыслей бродил в голове Иванка, когда он плелся за стадом под гул ботал.

„Ну, и заправду чудаки когда-то здесь жили. Блюда да чашки делали из серебра, а в зверей, как деревенские мальчишки, из лука стреляли. Нет, чтобы купить ружье… С ним на льва половчее было бы охотиться… Да и на охоту ходили,, видно, не ближе, чем солдат со Скобелевым. У нас белки да еще разве медведи, а тут тебе: львы, слоны, верблюды… Разве вот только этим „чудакам" все это привозили откуда-нибудь, как привозят теперь всякие картинки в школу?"

А дед в это время размышлял о том, как он будет рассчитываться с Марьей, если ее телка сама не вернется.

Марьина телка действительно не вернулась, но Марье и ее мужу Ивану очень понравилась находка пастухов. Сошлись на том, что без шуму Марьи забудет про телку, а пастухи отдадут клад. К зиме Иван обещал выдать деду в придачу мешка два картошки, мешок ржаной муки, а Марья – крынку топленого сала.

Лето мужики пастухов кормят, а тут, глядишь, и зима обеспечена. И дед строго наказал Иванку никому не болтать про находку. Парень был не из болтливых – в лесу рос, да и болтать было некогда.

Пельменный пир

Иван Ширяев рассчитал, что если серебряные обручи, найденные пастухами, рассечь на две-три части, то получатся гвозди по четверти и можно будет сбрую вешать.

Жена Ивана, Марья, думала о том, какое впечатление произведет, если соседей и кумовьев из ближних деревень в заговенье угостить из блестящего ведра пельменями…

Ведро было вместительное – как раз ка три четверти казенного. Хорошо было бы наложить его до краев горячими пельменями и внести, взяв за дужку, на стол среди честной компании. Да и блюда были хороши – местами на них по серебру была позолота… Серебро местами от лежания в земле почернело, но это можно поправить.

Марья взяла блюда и направилась с ними к Каме, старательно потерла песочком и промыла водой. Правда, серебро и позолота при этом поцарапались, а в сделанных в блюде надписях стало трудно различить руку делавшего их когда-то чеканщика от дела марьиных рук, но зато блюда блестели, как только что вышедшие от мастера!…

„Охота на газелей". Блюдо эпохи Бахрам Гура

(420 – 438). Найдено в дер. Турушевой, верховья р. Камы.

Подходила пора зимнего заговенья. Кумовьям было послано приглашение. Пельмени у Марьи были заготовлены и лежали на морозе. Иван на стенке у входной двери развешал на серебряных гвоздях хомуты и сбрую, крепко пахнувшие дегтем, припас четверть вина. В назначенный день собрались гости – свои деревенские и приезжие.

Через много веков вещи опять служили людям примерно так, как служили они своим первым владельцам. Только блюдо с крестом стояло на божнице. Серебряная чашечка, внутри которой был нарисован слон, была наполнена солью. Вторая чашка – та, на которой были изображены лошадь, верблюд, олень и коза – была почти до самого края наполнена салом, а во все четыре ее рожка вставлены светильни из кудели. При недостатке керосина этот светильник вполне мог заменить лампу. Конечно, никто и не подозревал, что этот сосуд выполнял как раз ту обязанность, для которой он предназначался с самого своего рождения.

Пока Марья доваривала последние пельмени, чтобы наполнить серебряное ведро, гости вертели во все стороны невиданные предметы и,- пораженные их великолепием, больше молчали.

После первых стаканов вина и порций пельменей языки развязались.

Внезапно нахлынувшие от необычных вещей впечатления, путавшие мысль, теперь улеглись в их