Альманах «Российский колокол» №3 2020 - Альманах Российский колокол Страница 3

Зверей и людей назначают всеобуч.

И просто приближен для теста ко мне

Лицо обжигающий обруч.

Так что же, он думает, будто я зверь,

Коль в жизни, как в цирке, дурачусь?

И старой системы его револьвер

Не только для тигров арен предназначен.

Животные в очередь встали и прыгают тут.

Одни – неохотно, другие – согласны,

Ведь в обруч горящий каждый летун

Всегда поощрен сахарком и колбаской.

Огня не боюсь я, огонь мне как брат.

Душа моя огненна – в правде и вере.

Но если я прыгну – возврата не будет назад

И в клетке останусь прирученным зверем.

Я клоун, затейник любви и тоски,

Последний кривляка средь правильных граждан.

Я сам выбираю свой путь и прыжки,

С которыми совесть согласна…

Связь времен

Мне Гамлета писать бы, друзья.

В. Высоцкий

Тогда была у нас эпоха из эпох…

В космическую высь вовсю вели полеты…

Но кто в поэзии был истинно неплох?

Не эти же официоза рифмоплеты.

И тот, кто заслонял желанный неба свод

Творцам, мыслителям, стихам Высоцкого,

Теперь до самой смерти славно доживет,

На Соловки позорных дел не сосланным…

И мне иного зла эпоха не благоволит,

Выпрашивает мзду за слог мой в публикациях.

Хоть предъяви им славы будущей гранит,

Дельцы моих времен не станут каяться…

Они и в будущем сподобятся кивать,

Любых эпох успешные любимцы,

Произнося про сгинувший талант слова

Красивые, как блеск медалей проходимцев.

А я кричу везде, что буду знаменит,

Что мне пора за Фауста, за смыслы мира взяться.

Но неподъемного молчанья монолит

На сердце мне поставлен… В небо не подняться….

Вера Горт

Киевлянка до 1973 года. А потом уже в Хайфе и под Хайфой – в Атлите.

Киевская школа № 135, учительница речи (а значит – и вещи, и знака вещего) Эвелина Шорохова – важнейший персонаж из повести жизни Веры Горт, ставшая в 2000 году редактором и корректором ее «Книги Псалмов».

Горьковский институт водного транспорта… Чертежи… Корабли… Ребята и девушки.

Киевский судостроительный завод «Ленинская кузница», «семейное» ее предприятие, так как отработали на нем в сумме сто лет: дедушка, папа, мама и сама Вера.

Супруг Веры Александр – первый и наипридирчивый критик ее текстов – промышляет электричеством.

Дочь Мейталь (что по-русски означает «Росинка») – красивая, 39-летняя…

Из друзей особенно любит преданных, из стран – особенно Грузию, в честь которой написала сонату (словесную, конечно), пересказала (чтоб не произнести бранное слово «перевела») часть эфемер Галактиона Табидзе. Книжица «ЭФЕМЕРЫ» включила и ее собственную «Сонату Грузию».

Третье издание «Книги Псалмов» (царя Давида, жреца Асафа, трех Кораховых сыновей-певцов, Моше-пророка, царя Шломо, Эйтана-мудреца) вышло в 2015 году. Вера извлекла из-под спуда молитвенности Псалтыря их поэзию и выдала ее на-гора современным бытовым и одновременно романтическим слогом, сохраняя верность смыслу, объему строфы и, за редкими обоснованными исключениями, букве. Книга получила премию им. Давида Самойлова.

И вот наконец-то ее собственный поэтический сборник «Вещи и Вещицы», включивший в себя все, что сделано ею на сегодняшний день.

Живет в Атлите под Хайфой. Окна – на уровне крон кедровых сосен.

Тахана́ Меркази́т

Центральная Автобусная Станция

1

Июль изранил и обжег Израиль.

А при жаре —

как при царе:

прогон сквозь строй

под шомполами солнца – в ад из рая —

полуденной порой.

Вот древо цеэла́ в кровавых клочьях.

Ах, что с его спиной… Ах, как клокочет

в сутулых поротых полушарах

с повальным выплеском из рваных почек

кровь… Кровь!.. А не шарлах.

Как были сизы киевские парки!..

Полны́ то снежных, то туманных глыб,

но с неких пор, пастельный мир забыв,

я хайфская, где все посадки – я́рки.

Здесь не найти холодногаммной грядки,

лишь пламенные, василек здесь – миф.

Глаз рвется к морю с круч, но при оглядке

наотмашь алым бликом бьет залив.

Асфальт тягуч – прихватывает пятки.

Подножка. Надпись: «Хайфа – Тель-Авив».

В автобусе – мороз. Снаружи – кроны

казненные!..

Мне хоть бы сквозь стекло

тончайшими перстами взгляда тронуть

их души в гнездах ран, чтоб злу назло

досталась им предгибельная ласка!

Дотягиваюсь – нет, не кровь, не краска,

а лепестки!.. От сердца отлегло.

2

За нами – порт, где каждый трюм, по слухам,

догнавшим нас, хоть мы и резво мчим, —

покачивается китовым брюхом,

столь перегретым, что почти живым;

заразна жизнь! – и мертвые товары

на днищах стали на подъем легки:

меняют позы, ло́мятся из тары

и перекидываются в грузовики;

а те, рыча, стоят уже на трассе;

пеньковые канаты в кузовах

на бухтах привстают, как кобры, в трансе

от редкостного счастья оживать,

заглядывать за борт в соседний кузов,

таких же полный такелажных грузов,

чтоб в параллельной гонке наконец,

под перестук двух дизельных сердец,

с соседским ве́рвием связаться в узел,

навстречу им рванувшимся с колец.

3

Рекой-шоссе плывут стволы секвойи:

полтуловища на прицеп легло,

ствол на стволе, они как плот двуслойный,

их двое, двое, двое, двое, двое…

Сук одного фиксирует дупло

ствола другого, чтоб при встряске врозь их

не повело.

4

Овечьи шкуры, хлопок из Египта…

Я – слишком я, я слишком в стороне

была от груд и ворохов… от флирта

легчайшего… с созданьями извне…

Рекой-шоссе плывут тюки и кипы.

Я чую их нечужеродность: