Альманах «Российский колокол» Спецвыпуск «Номинанты Российской литературной премии» - Альманах Российский колокол Страница 3

Все равно пока есть силы – а их уже совсем не было, – он не остановится. Но для того чтобы всю ночь двигаться, ему на какое-то время надо присесть и чуть-чуть отдохнуть. Ноги как устали. Нет, давайте не заниматься пустяками и делать то, что нужно. Без короткой передышки не обойдемся.

Он уже нашел удобное место, где, прислонившись к дереву, можно посидеть и сделать короткую паузу. Но как только он сел и, расположившись поудобней, вытянул ноги, тут же заснул – и спал как убитый. А когда проснулся, уже было поздно: руки и ноги окоченели, он не мог сдвинуться с места.

Раненого солдата в таком состоянии – полуживого, полумертвого – нашли женщины близлежащего украинского села и привели домой. Оказывали ему всякую помощь. Полумертвый солдат оживился, постепенно пришел в себя. Со временем стал даже говорить. Его раненая рука сильно опухла, временами боли так обострялись, что больной стонал, корчился, как раненая змея. Докторов и медикаментов не было. Крестьянкам пришлось лечить его руку дедовскими методами.

Прошли недели. Раненый солдат встал на ноги. Краснота и опухлость руки постепенно начали убывать. О нем сообщили представителям местной власти. Пришли люди, проверили его документы, спросили, откуда он, из какой воинской части и каким образом оказался в лесу, где его нашли женщины села. Связались с руководством армии и госпиталя. Все сопоставили, сверили, и все было правильно. К этому моменту состояние раненой руки заметно улучшилось. Учитывая все это, ампутацию отменили. Солдат был демобилизован. Ему дали указание: дома продолжай лечиться дедовскими методами украинских крестьянок. Но одновременно дали и прописали ему кое-какие лекарства, и он должен был минимум два раза в месяц обращаться к профессиональному врачу.

* * *

Прошло пятнадцать лет. Ордена и медали бывшего фронтовика, припрятанные в чемодане, были обнаружены моим братом. До этого момента я о них ничего не слышал. Брат же, видимо, кое-что знал и выбрал благоприятный момент для того, чтобы как следует рассмотреть их. А я случайно стал свидетелем и в качестве пассивного наблюдателя присоединился к нему. Мое присутствие даже в таком статусе явно не понравилось брату. Но все равно он продолжал свое дело: вытаскивал из свертка блестящие штучки, переворачивал туда-сюда, поднимал до уровня глаз, отодвинув чуть дальше от себя, внимательно, даже с каким-то изумлением на лице осматривал их, потом клал обратно, брал другие… Вдруг в его руках блеснула медаль, которая мне очень понравилась. Забыв о своем статусе, я сказал:

– Дай я тоже посмотрю!

– Нет, – сказал брат, – нельзя.

– Я на минутку посмотрю и сразу верну.

– Сказал нет, и все, – оттолкнув мою протянутую руку, сказал брат. Медаль же он быстро положил в сверток, а сверток – в чемодан. Все в обратной последовательности аккуратно положил на свои прежние места и как-то второпях, даже обиженно, вышел из комнаты.

Я знал, что, кроме нас двоих, дома никого нет. Брат вышел и не скоро вернется. Я на всякий случай заглянул во двор: его там не было. Теперь можно. Я быстро снял вещи, которые лежали на чемодане. Открыл чемодан – он не был заперт ключом, – вытащил сверток, достал медаль, которая мне очень понравилась. Она блестела так, будто была сделана из чистого золота. На ее нижней части был какой-то рисунок. И еще надпись на русском языке. Я совершенно не знал этого языка, поэтому не смог прочесть. Для меня главным были не рисунок и не надпись, а сама медаль. Ее блеск, красота и таинственное великолепие завораживали, притягивали. Подражая брату, я начал рассматривать ее со всех сторон, поднял до уровня глаз, потом отодвинул чуть дальше от себя и стал на нее смотреть. В отличие от брата я даже примерил ее на себя. Подходит! И тут же в моей детской голове появилась странная идея: я буду носить ее на своей груди. Конечно, не дома. В школе! Я буду носить ее, когда пойду в школу. Вот это будет сюрприз: в школе ни у кого нет медали, а у меня будет.

На следующий день утром, когда я пошел в школу, эта медаль уже была у меня на груди. Накануне после осмотра я не вернул ее в сверток, спрятал в другом месте. Утром же, выходя из дома, нацепил на грудь.

Обычно со школы мы с братом возвращались в разное время. Утром же из дома всегда выходили вместе. Уже на улице иногда слышали голос матери, обращавшейся к моему брату: «Не оставляй брата. Идите вместе. Он маленький, не позволяй, чтобы другие дети обижали его. Слышишь, что я сказала?» Брат ей не отвечал, но старался хотя бы формально выполнять ее указания. А как только мы доходили до ворот школы, он окончательно забывал о моем существовании и даже не интересовался, где я пропадаю, кто меня обижает, кто бьет.

По дороге в школу он всегда шел впереди на расстоянии около пятнадцати метров. Но временами он ускорял шаг – может быть, я сам незаметно для себя начинал медлить, – и расстояние увеличивалось. Сразу же, прямо пропорционально этому, возрастало и мое внутреннее недовольство. Я считал, что брат относится ко мне плохо. Он опять оставил меня далеко позади, а сам идет как ни в чем не бывало.

Расстояние от нашего дома до школы было более одного километра. В середине пути я уставал и начинал идти все медленней. Брат же бывал вынужден останавливаться, поворачиваясь назад, старался торопить меня:

– Ты давай побыстрее, мы опаздываем на первый урок…

И в этот день мы с братом вышли из дома вместе. Он, как всегда, шел впереди. А в первый раз, когда он остановился, чтобы упрекнуть и поторопить меня, от удивления сначала онемел, нахмурившись и молча стоял, с сожалением качая головой, спросил:

– Зачем ты это взял?

Я ничего не отвечал. Левой рукой прикрыл медаль на груди так, будто брат пытался отнять ее у меня.

– Так и пойдешь в школу?

Я и на второй его вопрос не ответил. Но весь мой вид говорил, что, если он будет продолжать в том же духе, я поверну назад и не пойду в школу. Брат отвернулся, ускорил шаг, все дальше и дальше отдаляясь от меня, продолжил свой путь. Он больше нигде не останавливался, назад не поворачивался,