Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Н.С. Лескова. 190 лет со дня рождения. Часть 1 - Альманах Российский колокол Страница 3

вышел, а под Харьковом убили. Мы хорошо с ним жили, любил он меня. Только свекровь меня поедом ела, вмешивалась. И то плохо, и это. А как похоронка пришла на Федю, так и не стало мне житья совсем. Свекровь со свету сживала, всё упрекала, что мужа не остановила, на фронт отпустила. Тут как раз старый обходчик умер на этом участке, так я с горя сюда попросилась. От свекрови подальше. Только боязно мне тут одной. Ведь на много вёрст кругом – никого. А если лихие люди какие? А у меня, – Дарья кивнула на висевшую на стене старую берданку, – вот и вся моя защита. Ладно, утомила я тебя. Слабый ты ещё и по-нашему не всё понимаешь. По глазам твоим вижу.

Дарья встала, и Юда невольно посмотрел на неё мужским неравнодушным взглядом. Это не укрылось от обходчицы.

– Спи давай. А я пойду, посмотрю. У нас, когда заносы, дрезина ходит, пути расчищает. Вернусь – ужинать будем.

Дарья была права. Часть того, что она говорила, Юда понимал скорее по смыслу. Русских слов он наслышался от Дины, но не знал язык так хорошо, как она. Дина, родившаяся в Двинске, любила русскую литературу, читала русские книги и вставляла в свой идиш русские выражения. Для неё это было отдушиной в незнакомой Литве, пока она не научилась говорить по-литовски. Дина! Юда вспомнил своё видение: Дину в белом платье, показывающую на лежащих неподвижно сыновей. Почему они лежат? Что это значит? Что там происходит в Каунасе? Может, Дарью спросить? Наверняка растолкует.

Но Дарья только головой покачала:

– Мать моя, покойница, сны толковала, а я… Нет, не смогу. Одно знаю: если под немцем остались – беда. Фёдор с фронта писал: фашисты всех евреев убивают. Он, когда в окружение попал, вначале в Киеве прятался, в развалинах, а после до наших добрался. Сам видел, как евреи толпою по городу шли. С узлами и детишками малыми. Думал, переселяют, а их в овраг загоняли и расстреливали там из пулемётов. Это ему уже потом рассказали. То письмо последним было. Радовался человек, что до своих дошёл, и я радовалась. И на тебе: вслед за письмом – похоронка.

С каждым днём Юде становилось лучше. Он чувствовал, как возвращаются силы. После тифа такого ощущения не было. Юда понимал, что, если б не Дарья, он мог бы умереть не только здесь, на перроне, но и попав в больницу. С едой везде было плохо, даже в армии Андерса, и только у Дарьи он по-настоящему поел. Юда боялся спросить, откуда продукты, но Дарья и не скрывала.

– Свёкор посылает понемногу. С дрезиной. А иногда сам привозит. У них хозяйство своё в Илецке. Ну и так… – Дарья замялась и сказала почему-то шёпотом: – Сын у них старший – в НКВД в Чкалове, и дочка на партийной должности в горкоме. Один только Фёдор мастером-путейцем работал. Брат Иван хотел к себе взять, а этот ни за что: «Мне моя работа нравится». А Иван, когда узнал, что Федя от брони отказался, примчался и говорит: «На фронт? Хорошо. Так давай я тебя в особый отдел устрою». А мой-то, – Дарья вытерла появившиеся слёзы, – не поверишь: отказался. «Нет, – сказал, – пойду, как все». Иван только пальцем покрутил у виска и обратно уехал. Как все, – повторила Дарья. – Вот и сгинул, как все.

Юде нравилась Дарья. В былые времена он не прошёл бы мимо, но сейчас его волновала судьба Дины и сыновей. Немцы убивают евреев? Всех? Как может такое быть? А литовцы? Тоже? Но ведь так хорошо было в Литве, так спокойно, а сколько знакомых было у него среди литовцев. И что – в один день всё переменилось? Возможно ли это?

И всё же сердце болело, не проходила тоска, и с каждым днём усиливалась тревога. А тут рядом – молодая вдова. Может, надо развеять грусть? И ему, и ей легче будет. Юда не сомневался, что и Дарья хочет того же. Конечно, он старше, но не в отцы же ей годится. Юда понимал, что может рассчитывать лишь на мимолётное приключение, что скоро ему придётся покинуть Дарьину избу, но ведь не могут же они просто так разойтись!

– Завтра придёт дрезина, – сказала Дарья. – Отправлю тебя в Илецк. Ну а там мой свёкор встретит, расскажет, как и что надо делать.

Айзексон понял, что другой возможности не будет.

– Спасибо тебе, – начал он. – Ты меня спасла. И что теперь? Попрощаемся – и в разные стороны? А я тебя запомнить хочу. Всю. Твои губы, твои руки, твои движения. Я бы тебе и больше сказал, но русских слов не хватает, – и Юда попытался обнять Дарью.

Как он и предполагал, сопротивления не последовало. Дарья позволяла себя целовать, и Юда чувствовал, как она вздрагивает. Он знал эту женскую дрожь и становился всё более настойчив. Вдруг Дарья, словно опомнившись, оттолкнула его.

– Не надо, Юда! Отойди. Сядь.

Озадаченный Юда сел за стол. Он ожидал другого. Дарья присела напротив, но заговорила не сразу:

– Думаешь, я каменная? Думаешь, мне не нужно? Ещё как нужно! Да не выйдет у нас с тобой ничего. Тебе-то что? Ты сегодня здесь, завтра – там… А я что, по-твоему, делать должна?

– А если вернусь? Я слышал ещё до тифа, что поляки на русский фронт не хотят. Они к англичанам перейти хотят, в Персию. И пусть уходят. А я обратно поеду. К тебе. Скажу, где надо: не хочу в Персию, в Россию хочу.

– Дезертировать собираешься?

Юда уже слышал это слово и энергично замотал головой.

– Нет, Даша, нет! Какой дезертир? Польская армия русским не подчиняется. Польскому правительству подчиняется, а полякам евреи… Как это по-русски?.. А, вспомнил! Ну, как заноза. Будут рады избавиться. Можем в Илецк твой поехать. Или, как его, в Чкалов, – выговорил он с трудом. – Я в делах понимаю. Придумаю, как нам прожить. Тяжёлое время сейчас, но я ловкий…

– Вот как? Уже всё решил? Действительно ловкий! Значит, хочешь войну пересидеть за бабьей спиной? А русские парни пусть за тебя воюют?!

Юда замолчал. Он не ожидал таких слов. Тем более что у него никакого заранее подготовленного решения не было. Мысль остаться с Дарьей возникла внезапно, и он не понимал, как эта мысль не пришла к нему раньше. Почему он об этом не подумал? С армией Андерса у него одна дорога – на фронт. Не на русский, так на другой. А он, Юда, на войну не спешит. Не его