Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2018 - Коллектив авторов Страница 23

Принадлежал сразу троим), будто «оно»

Впервые проклюнулось над нами (над ними),

Смотрите, надо же, небо.

Шествуют мимо телеграфных столбов,

(От странствия к дому или —

Наоборот, какая разница, серкамон).

Чьи-то отпрыски прыгали в воду с правого берега, шугая

Отроившихся пчел в репейных шипах, —

Что-то влажное в перевернутой долине

То открывалось, то закрывалось, как большой глаз,

Что моргал немного

Медленней обычного (чем

Глубже в изоляцию, тем выше высь)

В середке песочных часов, кишащей

Поплавками пацанских пупков.

В гостиную врывался солнечный свет,

Натасканный, как ищейка, на

Мускусное безмолвие проветриваемых комнат,

Которые никогда не взрослеют,

И глинобитные пеналы под вечер

Обмыкали, скажем, суфийских мотыльков

Над осью керосиновой лампы

В благоухающий восковухой рамадан.

Кто он (она), бодливая овца?

Этот тип, сосед, твой друг, понтяра,

Жил напротив родительского дома (твоего);

Вы спорили в пятнадцать лет о

Киногении; чтобы глубину

В кадре показать, говорил он,

Нужен диагональный ракурс,

Чистый реликт в слоях синеграмм

(В четырнадцать лет уже прочёл Жана Эпштейна —

Этот керубино выглядел худощавым, теплично-мягким,

Но строил из себя бабуридского бойца

И всякий раз обязательно в момент своей наивысшей помпы

Спотыкался на ровном месте, словно воздух

Подставлял ему подножку,

И густо краснел до кадыка, до миндалин

От злости, как финикийский пурпур,

И время оборачивалось не сущностью, но свойством

Сущего, как бы впервые ползущего к берегам лакуны,

В которой волхвы смотрят вниз в навозном хлеву).

В 1966 году на летнем закате,

Беззвездном (когда

Кайзер Беккенбауэр забил в Англии гол

В полуфинале чемпионата мира по футболу), застрелил

На заднем дворе сельской школы в тупиковом проулке

Свою смертельно больную овчарку

(Дал ей кличку Ти Рекс,

Как доисторическому чудищу,

Заранее прорицавшему о Марке Болане) из

Дядиной двустволки. Горчичного цвета чердачная кошка

Уставилась с шиферной кровли на

Велосипед внизу, прислоненный к водопроводному крану,

Зелено-белесыми глазами лотарингской крестьянки —

Долго, за два дня до костра

В «Жаворонке»[13] либо в ленте Брессона[14]. Юг,

Гд е кто-то явен, когда его нет. Выжженный айлант,

Безлюдье, жара

Не шелохнется, «ветер

Ждал моей улыбки», Марио Луци. Но вдруг

Этот мурлыкающий кровельный зверек на тебя посмотрел,

И ты увидел кошку, глядящую на тебя,

Словно ее взгляд вернул тебе зрение; тотчас

Послышался чей-то голос в распахнутом окне,

Отсек безлюдье плавно и быстро, как

Безбольно исполненный бамбуковым лезвием суннат,

Обрезание с удивленно подавленным криком

Пятилетнего мальчика. Мерещился в сторонке

Шум шуршания срубленной чинары:

В июльском зное стынет сердце

В местах, где гулко падаль естся.

Как раз подул ветер с улыбкой давно уже

Мертвого флорентийца, Кампо ди Марте,

«Этого боялся – этого желал»[15]. Аннибал де Бреоте

Мертв, Антуан де Муши мертв, Шарль Сван мертв,

Адальбер де Монморанси мертв, Басон де Талейран

Мертв, Состен де Дудовиль мертв. В принципе, в местах,

Гд е только что достигнуто равновесие, моментально

Селятся черные дыры, едва слышны «падения сов»

На ватную, пухлую почву,

Так называемая скрытость сходств. Пайдеума. Один

Блик все еще дрожит в правой,

Верхней, части оконного прямоугольника, почему-то

Темно-синего, как Кришна.

На футбольном поле школьного двора

Бритоголовые чуваки пинают мяч «пыром» и «щечкой» —

Из многих их криков слышно

Лишь одно слово

Зубчатой резью голосовых связок: зор[16].

Кто-то, явно и наглухо кайфолов,

По-люмпенски сутулый, средних лет,

В просвете глинобитных бараков, между

Пирамидальных тополей, прячет

Ханку для позднего кумара

В спичечной коробке, которую двумя

Пальцами держит, большим

И указательным, будто

Намерен биться в ашички: бросок

Костей все-таки упразднит случай?

И этот шаблон повторяется в любую эпоху

В любом поколении.

Черная стрекоза шустро брызнула над

Угольной осыпью среди пяти пчёл

С их аэродинамической архаичностью в пустошном пекле,

Как если бы Дерен согласился немедля ответить

На вопросы Рене Кревеля о ветшающих фовистах.

Сонная болезнь, протофергана —

Ничто, одетое в числа, как сказал

И не сказал Гонгора, пока

В фильме Сергея Лозницы «Пейзаж»

Шелестящий голос за кадром перебирает «числа»:

Варвара умерла, Соня

Умерла, Коля Ермак

Умер; в зимнее утро

Круговая панорама без

Крупного плана, творящего точку (когда

Камера отъезжает к зрителю, назад),

Теряется в лунке снежного льна.

За городской крепостью все время царапает свою

Зримость один и тот же дувал, щетинистый, безликий,

Словно кто-то забыл

Название предмета, которым пекарь

Проделывает в сбрызнутых водой, сырых

Лепешках дыры для

Маковых и кунжутных зерен. Бахмаль,

Бархат, камзол

С темной тесьмой, нательная ткань маргеланских блудниц

После англо-бурской войны (надо же, ради

Чистогана столько шума – кровь, пот и слезы

Дедушек Ингрид Йонкер нужны,

Чтобы «зажать» алмаз). В общем,

С детства ребенок чувствует, что ему конец,

Что остается лишь длиться этому изобилью конца

(Что это, клёвые фильмы? —

Спросил тебя кто-то сейчас —

«История Иуды» Аммер-Займеша и

«Бессмертная» Роб-Грийе,

Мармар Денгиз под анатолийским солнцем).

Вайю, ветер кишлачных задворок и полупустынь,

Как атлетический пробел рыхлой пыли,

Пырнул сразу двум (в горло, в шею)

Рожковым карликам, вихрящимся до

Твоих колен: сдвоенный смерч, тупоуглый взвеерь,

Присущий югу возле бахчи, на пустырях.

По небу спускались сумерки (из

«Вильгельма Мейстера»?). Кто-то

Махнул вслед незнакомцу правой рукой,

Словно этим жестом посветил во мраке

Гостю, чтобы тот увидел выход

Под виноградной шпалерой, калитку,

Ведущую к пешей улице, что втекала полвека назад

В проезжую дорогу, слева,

Огибавшую вереи кладбищенских ворот и часовню, —

Маршрут, выпрямлявшийся на повороте (вправо)

В аэропорт и дальше стрельчатым снарядом мимо

Алебастровых скал

Вонзавшийся в матовый зрачок древесного Вуадыля,

В районный центр пятидесятых годов.