Неожиданная правда о животных. Муравей-тунеядец, влюбленный бегемот, феминистка гиена и другие дикие истории из дикой природы - Люси Кук Страница 12

Бобры произошли от длинной и успешной линии водоплавающих грызунов, которые подгрызали деревья для строительства и питания корой, корнями и побегами по крайней мере 23 миллиона лет. За это время они развили целый арсенал способов борьбы с химическим оружием деревьев, и самым остроумным из них оказалось изолирование токсинов[103] и использование их для собственной системы защиты. Кастореум содержит множество растительных соединений: алкалоиды, фенолы, терпены, спирты и кислоты, и все их бобр получает из поедаемых им растений и использует, чтобы создать свое собственное запаховое удостоверение личности [104]. По запаху этого химического отпечатка пальца бобры могут опознавать соседей и семью [105]. Они используют кастореум, чтобы отпугнуть незнакомцев, отметив свою территорию химической табличкой «Вали отсюда!», которую сами взяли у растений.

Многие из этих соединений полезны и для нас, людей. Ванильным запахом кастореум обязан присутствию катехола – спирта, получаемого из тополя и используемого и как пестицид, и как пищевой ароматизатор [106]. Подобное сочетание применений несколько нервирует, но многие более чем из 60 соединений, выявленных в кастореуме, обладают неожиданными качествами. Фенол из обыкновенной сосны[107] отличается анестезирующими свойствами, бензойная кислота из американской вишни (она же черемуха поздняя) используется для лечения грибковых заболеваний кожи, а самая важная – салициловая – кислота, поступающая из любимой бобрами ивы, – действующее вещество аспирина.

Так, может, врачи в старину, назначая бобровые яички в качестве лекарства, были правы? Скорее нет. Насколько мы знаем, аспирин не помогает в борьбе с теми «хворобами», реальными или мнимыми, лекарством от которых считался кастореум. Но даже если бы кастореум был чудодейственным лекарством, те дозы, которые прописывали пациентам, были слишком малы, чтобы оказаться эффективными. Я написала специалисту по околоанальным железам бобров, спросив, сколько надо их потребить, чтобы снять простую головную боль, и ответ его гласил: «МНОГО».

Следуя примеру Томаса Брауна, я решила, несмотря ни на что, принять добытое. Я дождалась подходящего упадка настроения и откусила маленький кусочек от одного из мешочков, прибывших по почте. Он имел отчетливо горький вкус, который продержался у меня во рту некоторое время, отказываясь пропадать, несмотря на любые дозы зубной пасты. Примерно через час у меня началась отрыжка – мощные выхлопы с запахом кожи. Запах, казалось, разошелся по всем порам моей кожи и задержался намного дольше, чем мне хотелось бы. Я оказалась в странной ситуации: в тот вечер я должна была встречаться с дамой-командором ордена Британской империи Ширли Бэсси на записи BBC, но пахла я как бобровая задница.

Я могла бы и знать, что один эдинбургский хирург XVIII века по имени Уильям Александер уже оказывался в похожей ситуации (но без дамы), проверяя на себе эффективность бобротерапии. Он начал с маленького кусочка вроде моего и постепенно увеличивал дозу, пока не дошел до весьма впечатляющей – 8 граммов. За неделю он не наблюдал никакого физиологического действия, кроме «нескольких неприятных отрыжек»[108] (всего нескольких?). Он заключил, что вонючая панацея «вряд ли заслуживает места в действующем каталоге лекарств»[109].

Единственное, для чего годятся фальшивые семенники бобра, – это ловля других бобров. Как говорит мой шведский охотник Микаэль, бобры территориальны, поэтому, если вы размажете кастореум одного бобра по кучке грязи, где оставляет свои метки другой бобр, то этот хозяин будет вынужден переметить кучку своим запахом. Все, что нужно охотнику, – засесть и подождать. Легендарный сюжет о хитрости бобров неприятным образом выворачивается наизнанку: оказывается, бобровые яички, вместо того чтобы спасать бобров от преследователей, служат средством для заманивания их самих в расставленную охотником ловушку.

Бобрам это не сулило ничего хорошего. Столетиями истерички создавали высокий спрос на кастореум. По всей Европе бобровые популяции уничтожались ради сбора их пахучего эликсира. Последние бобры в Британии и Италии были истреблены в XVI веке; в других местах их количество тоже резко снижалось [110]. Но, как раз когда в Европе бобры исчезали, был открыт новый континент, изобилующий бобрами и сулящий появление новых и еще более причудливых поверий про этого околоводного грызуна.

«Давайте больше не слушать про полуразумного слона; он просто дурачок по сравнению с американским бобром[111]», – писала Фрэнсис Тёртл Джеймисон в своей книге «Популярные вояжи и путешествия по всем континентам и островам Азии, Африки и Америки» (Popular Voyages and Travels Throughout the Continents and Islands of Asia, Africa and America), вышедшей в 1820 году. То, что интеллект скромного грызуна был вознесен до уровня слоновьего (хотя мозг слона по крайней мере в сто раз тяжелее), свидетельствует, что первые исследователи Америки потеряли головы перед мощью бобрового разума. Наслушавшись фольклора американских индейцев и чрезмерно впечатлившись архитектурными достижениями грызуна, они посылали домой фантастические рассказы об Эйнштейне животного мира, который использовал свой ум для организации сложно устроенного общества – с полицией, законами и системой правления, соперничающей с человеческой.

Видимо, первым, кто романтизировал бобра подобным образом, был Николя Дени, французский аристократ-исследователь, который отплыл в Новый Свет в 1632 году и стал там крупным землевладельцем и политиком. Он также был одним из первых американцев, подробно описавших естественную историю континента. «[Все животные], чье прилежание наиболее восхваляемо, – писал он, – не исключая даже обезьян со всеми их умениями», по сравнению с бобром просто «звери». Походя он отмечал, насколько это удивительно, ведь это низшее существо, по его мнению, «может сойти за рыбу»[112].

Неизвестно, с какими именно обезьянами или рыбами встречался Дени в Старом Свете. Но он очень своеобразно описал, как четыреста бобров Нового Света объединились, чтобы в начале лета построить плотину. Они были весьма умелой бригадой, ничего не боялись, использовали зубы как пилы и хвосты как носилки для доставки раствора или как шпатели для штукатурных стен. Были бобры-«каменщики», бобры-«плотники», бобры-«землекопы» и бобры-«носильщики», каждый из них выполнял свой долг, «не вмешиваясь ни во что другое». Направлял эту армию квалифицированной рабочей силы корпус из восьми или десяти бобров-«бригадиров», которые получали указания от единственного надзирающего бобра-«архитектора», чье видение диктовало, где и как построить плотину[113].

Такой труд в едином порыве восхищает, но Дени в то же время стремился показать, что это не была буколическая бобровая Аркадия. Нерадивых бобров бригадир «наказывает, бьет их, бросается на них