Реализм и номинализм в русской философии языка - Владимир Викторович Колесов Страница 5

их тождественности) или наоборот, от хорошо известных вещи и слова к идее. Делать это можно только в процессе обсуждения, т.е. в речи, и потому проблема дискурса становится самой важной, возвращаясь к проблеме текста, а от текста снова к речи. Дискурс предстает как густая сеть высказываний – диалог становится хором, в котором никто не слушает другого на своем уровне компетенции.

Порождение пустых понятий на основе такого дискурса в перенасыщенном поле символов есть попытка прорваться в концепт (который даже кажется уже известным: из него молчаливо исходят как из раскрытой «идеи») – путем истолкования синкретического символа в традиционном тексте.

Это, конечно, ошибка. Путь от символа в концепт лежит не через знание («всё известно») или познание (номинализм), а через сознание (реализм), ибо это – не объяснение и не переименование, а преображение в содержательных формах концептуального квадрата (системе и структуре одновременно). Не вещь в слове (не предмет в имени) порождает новый концепт, как полагает концептуалист, и не идея – в имени, как полагает номиналист, а сама вещь в своей сути (а сути постоянно избегает, например, Мишель Фуко в убеждении, что суть ему известна, и он из нее исходит в своих описаниях). То же относится к постмодернистам, у которых много банальностей, красиво упакованных и принаряженных (начиная от Башляра и до нынешних). Такое философствование вовсе не прорыв в будущее, а топтание на месте.

Но, видимо, всё это невозможно объяснить, поскольку традиционная французская ментальность, как и всякая национальная, закрепощенная «зрелым словом», тому препятствует. А ведь

«философия каждого народа до глубочайшей своей сущности есть раскрытие веры народа…» (Флоренский 1990: 11).

10. Распределение

Изложение источников можно дать, основываясь на различных принципах распределения материала. Различные направления и разные философы, в принципе, отличаются друг от друга одними признаками и сходятся по другим. Общее противопоставление реализма и номинализма следует рассмотреть (в исторической перспективе) сначала, чтобы затем показать движение русской философии от первоисточников (главным образом – от немецкой классической философии), а затем развитие в новом направлении.

В частности, типы реализма рассматриваются начиная от конкретного реализма Соловьева и других московских философов его времени через экзистенциальный (быть в существовании) и феноменологический (иметь смысл), которые, в свою очередь, подразделяются: первое на интуитивизм и персонализм (абсолютный реализм Бердяева и идеал-реализм Лосского); второе – на мистический реализм Флоренского и диалектический реализм Лосева, и т.п. Все остальные оттенки и краски русского реализма уяснятся в процессе изложения текстов.

При этом приходится приводить довольно большие цитаты, чтобы показать действительное мнение того или иного философа, не искаженное пересказом или упрощенным толкованием. По-видимому, это неизбежно как из-за отсутствия соответствующих работ во многих библиотеках, так и ввиду специфичности задачи, поставленной здесь: показать приближение мысли русских философов к идее концепта – своего рода секуляризации традиционной версии Троицы и ее ипостасей.

ГЛАВА II.

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ

I. РЕАЛИЗМ И НОМИНАЛИЗМ В ОТНОШЕНИИ К СЛОВУ

Когда-то у философов были две основные теории: теория реалистов, изображавшая природу как бы расточительной, и теория номиналистов, изображавшая ее как бы скупой. Одна утверждала, что природа не терпит пустоты, другая – что она ничего не делает даром.

Лейбниц

1. Логос и слово

«Понятия не тени идей, но символы реальностей, сами realia в логическом бытии, – писал С.Н. Булгаков. – Но этот реализм символический. Символический же реализм – он же платонизм, равно как и средневековый реализм утверждает реальность понятий как символов, т.е. имеющих в себе силу бытия своих объектов, которые имманентны мысли своей логической природой, но трансцендентны ей своей алогической, бытийной основой: понятия-символы вырастают на этом корне; они могут быть субъективны, ошибочны, но не пусты и не беспочвенны. Однако среди этих понятий-символов, первооснов, в силу способности мысли к отвлечению, есть понятия, порожденные абстракцией, надстройки, не первоосновы, но формы словесного образования, не слова-идеи, но слова-слова, к ним-то, собственно, и относится гегелевский реализм: эти понятия – бытийные нули, которые созданы по рецепту диалектики Гегеля (курсив мой. – В.К.)» (Булгаков 1993: II, 482)

(в качестве примера приводится гегелевская категория жизнь).

Подобные высказывания, смысл которых ясен, ставят традиционный вопрос об идеях, или универсалиях на строго лингвистическую почву и оправдывают включение его в наше обсуждение.

Слово-идея и слово-идеал (т.е. символ), как и слово-понятие, различаются, хотя внешняя форма их представления, само слово, по видимости и неизменно. Но, кажется, русским философам удалось проникнуть в суть дела и показать историческую неидентичность этих понятий в различные моменты семантического развития слова в национальном пространстве языка. Образ, понятие и символ как содержательные формы концепта развиваются неравномерно, но неоднозначно же и воспринимаются научной рефлексией о явлении (слове), за которым скрыто сущее (концепт): содержательные формы слова бытийственно представлены на единой материи самого слова. К этому распределению формы и материи в аристотелевском смысле мы еще вернемся.

Реальность понятий как «символов» осознáет у нас только XVIII век в лице Григория Сковороды, однако С.Н. Булгаков прав, различая исходные словесные образы коренных славянских слов и новые «словесные образования», полностью нацеленные только на уже сложившееся в сознании «идентифицирующее значение» – на понятие. Сегодня не понятие воссоздается на основе традиционных содержательных форм слова, но слово регистрирует уже готовые понятия, как бы извлекая их из материи другого языка на идее иной культуры. Применительно же к средневековью мы не можем категорически говорить о понятийном мышлении, тогда просто не было выработанной культуры понятийного мышления. В представлениях средневекового человека не возникает знания о понятии в смысле conceptusʼа, ибо и представление есть форма воплощения образа. Русской философии это давно известно, поскольку в крестьянской среде России именно представление а не «отвлеченное понятие», и составляло образную явленность концепта. Даже термины сохранялись старые, – термины, по поводу которых ехидничали просвещенные западники: образ и подобие. Ср. свидетельство А.П. Щапова о том, что не было

«отвлеченных понятий о роде и виде – только сенсуально-конкретные „понятия“ семейства и формы» (Щапов 1908: III, 391).

Слова-слова с их абстрактными значениями второго уровня (абстракции, а не отвлеченности), а следовательно, и настоящие понятия появляются в Новое время как естественный результат уже осознанного понятийного значения и в старом слове, и в слове-идее. Понятие осознается, отчуждаясь от слова. В схоластике значение слова рассматривалось в связи с самим словом, метонимически представая как часть слова.

«При