Диалог с Богом. История противостояния и взаимодействия человечества с Творцом - Джордан Питерсон Страница 56

родилась не из непрестанного шума и грохота, свойственного современности. Ее копили долго, неимоверно долго; ее уроки извлекали из самых разных ситуаций; она рождена из наблюдений и воспоминаний многих культур, и отказ от нее ради прихотливого идиотизма, пусть даже охватывающего многих под влиянием момента, слишком часто предвещает кровавый потоп, особенно когда эти прихоти, как часто бывает, продиктованы жаждой наслаждений, власти и революций.

Мотив уничтожения грешного богами также указывает на то, что предатели, решившие отказаться от духа, ведущего к совершенной жизни, и возжелавшие пребывать в незаслуженной роскоши, оставшейся в наследство от великих искателей и первопроходцев, обрекают себя, пусть даже инфантильно и невольно, на хаос и окончательную гибель. Это отцеубийство или цареубийство – предельный акт самонадеянной гордыни, умышленной слепоты и беспечного богохульства. Взбешенная им, Тиамат, первозданный хаос, мать всех вещей, решает стереть непослушное потомство с лица земли, рождает ужасных солдат для предстоящей битвы и ставит во главе их божество Кингу – настоящего Сатану:

Неотвратимое множит оружие, исполинских

делает змеев!

Остры их зубы, их клыки беспощадны!

Она ядом, как кровью, их тела напитала,

В Ужас драконов свирепых одела,

Окружила нимбами, к богам приравняла.

Увидевший их – падет без силы!

Бог Мардук, возвысившийся над всеми месопотамскими богами, противостоит чудовищному непроявленному хаосу в точности как еврейский Яхве, повергающий Левиафана и Бегемота (Иов 40–41) в начале времен. В архетипическом смысле верховное божество сражается либо с гигантом, олицетворяющим государство или общество на текущий момент (ложный Бог Отец), либо с самим хаосом, который чаще всего предстает в облике ужасной женской силы, наделенной чертами змея (Великая Мать). Что призван выразить мотив небрежного убийства Апсу – воплощения порядка, противоположности хаоса Тиамат? То, что глупцы, убившие животворящего духа прошлого, призывают хаос вернуться. Ницше предупреждал именно об этом, когда провозгласил смерть Бога, предвещая, что после этого ужасного убийства расцветут злоба и нигилизм:

Бог умер! Бог не воскреснет! И мы его убили! Как утешимся мы, убийцы из убийц! Самое святое и могущественное Существо, какое только было в мире, истекло кровью под нашими ножами – кто смоет с нас эту кровь? Какой водой можем мы очиститься? Какие искупительные празднества, какие священные игры нужно будет придумать?

В глубине души мы чувствуем, что отклик будет именно таким. Апокалиптический ужас, охватывающий нас при мысли, что сама природа восстанет против нашей технологической самонадеянности – это современная репрезентация данной темы. Мы умерщвляем прошлое, себе на беду, и очень сильно рискуем. Дух наших предков сотворил «инфраструктуру», способную поддержать нас технически; развил навыки, которым мы подражаем, желая что-либо произвести; установил нравы, ритуалы, привычки и предпосылки, объединяющие нас психологически и социально, и дал нам направление. Мы можем безответственно свести его к безжизненному трупу и попытаться паразитировать на собранном – сознательно или нет. Однако так мы проиграем, поскольку то, что поглощается незаслуженно, никак не восполняется. Найденное хранилище можно разграбить; созданный бренд – похитить. И все же, как только исчерпаются накопленные богатства прошлого, непременно разверзнется ад. Это вечная истина. В современных историях на первый план выходит тот же мотив. В «Короле Льве» королевство Прайд-Рок обращается в руины после того, как Муфасу, властвующего по праву, надменно и безрассудно убивает его брат Шрам – настолько близкий аналог Каина, насколько это возможно в современном представлении (для убедительности – с толикой мильтоновского Люцифера). Законный король убит обиженным братом. Процветающее королевство становится пустыней. Его жители порабощены. Близится голод. Это ничем не отличается от возвращения хаоса.

Мы ниспровергаем дух должного порядка на свой страх и риск, и когда это происходит или грозит произойти, предвестники злого рока провозглашают о себе, и внимательные мудрецы могут их заметить, – как сделал это Ной. Ницше с огромной тревогой предвосхищал такую опасность, отмечая, что в грядущие столетия нам будет угрожать как дух обиды, так и нигилизм, и выставлял людей, проникнутых этим духом, на осмеяние – под видом ядовитейших пауков.

Ибо избавление человека от мести: вот мой мост к высочайшей из высших надежд, вот она, радуга после долгих непогод. Но иного хотят, конечно, тарантулы. «Для нас справедливо, если мир исполнится гроз нашей мести», – так говорят они между собой. «Мщению предадим мы и поруганию всех, кто не равен нам, – такой клятвенный обет дают себе сердца тарантулов. – И “воля к равенству” – вот как будет прозываться впредь добродетель; и против всех, у кого власть в руках, давайте поднимем наш крик!»

Однако их «справедливость» всегда пагубна для высших людей. «Они охотно распинают тех, кто выдумывает свою собственную добродетель, – они ненавидят одинокого!» Они ненавидят настоящих, извечно противятся им, клеймят их «еретиками» и «нарушителями», – и все же они покорны. Они непрестанно твердят о «равенстве» в правах и обязанностях: права стада! Они хотят быть вместе – в безопасности, в многочисленности, и так воспринимают все, что льстит или рождает страх! Они – стадо: их «добрая совесть» – это злая совесть, это лишь неспособность выделиться. Все самое безобиднейшее и безвреднейшее, словно беззубая старуха – все это им знакомо; они зовут это «добротой», и сами они – «добрые». Пастухи неизменно совершают против высших людей одно и то же преступление – насильно делают их самих пастухами. Они, по большей части, сами не верят в свой идеал стада и в душе презирают его; но все же хотят его! Вот он, «бунт пастухов»!

В сущности, о том же говорил и Достоевский в «Бесах».

Одержимость современного ума тем чувством, которое Ницше называл ressentiment, правильнее всего понимать как современный вариант вечного духа Каина. Если попытаться раскрыть само понятие ressentiment, то слово это указывает на бессилие и слабоволие: человек чувствует себя оскорбленным, но не способен этому помешать; для мести и войны он или слишком слаб, или теряет на них надежду. Поэтому он пакостит как может, он бьет исподтишка, лишь бы навредить чему-то, чем не владеет он сам, чему-то, что любит и уважает тот, кому нужно нанести обиду. Вальтер Кауфман, блестящий переводчик и комментатор второй половины XX века, объясняет, что ressentiment, согласно Ницше – это болезнь слабых завистников, которые ненавидят сильных и успешных и жаждут низвергнуть их, нападая на их ценности и идеалы. Возникнув из бессилия и разочарования, она часто выражается как желание отомстить или уничтожить тех, кто представляется более могущественным или успешным. «Он [Ницше] видел в ненависти к самодисциплине знак слабости, а во всякой ressentiment – проявление неудовлетворенной