Социальное евангелие в России. Православное пастырское движение в условиях голода, войны и революции - Дэниел Скарборо Страница 10

существенную административную поддержку для личного контроля епископа над своей епархией, одновременно следя за его действиями от имени Синода. Конфликт с обер-прокурором или даже с епархиальным секретарем мог привести к переводу архиерея в другую епархию. В 1892 году, например, произошло тридцать переводов архиереев с одной кафедры на другую[124]. Таким образом, епархиальные архиереи были привязаны к воле Синода, а их связи с приходским духовенством ослабевали.

Поскольку Синод не мог назначать чиновников-мирян для работы рядом с каждым священником, он вместо этого стремился к тому, чтобы каждый приходской клирик был непосредственно и исключительно подотчетен епархиальному начальству во всей своей пастырской деятельности. В 1797 году право прихожан выбирать своих священников было отменено в пользу прямых назначений епископом. Синод отклонил предложения о восстановлении приходских выборов на том основании, что епископ несет моральную ответственность за каждого священника[125]. Епископ также назначал священника или протоиерея благочинным каждого округа, объединявшего от десяти до тридцати приходов. К 1907 году в Москве было 14 благочинных, а за ее пределами в Московской губернии – 63[126]. Эта должность возникла из практики избрания поповских старост как представителей приходского духовенства, но с 1820 года благочинные назначались и были подотчетны только епархиальному архиерею. В указе, которым вводилось это преобразование, благочинные именуются «оком архиереев во всех делах, касающихся церковного надзора»[127]. Они отвечали за контроль над всей деятельностью духовенства, находившегося в их юрисдикции, включая каждую произнесенную проповедь. В своем отчете о Российской империи, опубликованном в 1877 году, британский журналист сэр Дональд Маккензи Уоллес писал, что был потрясен, услышав от приходского священника: «Если я хочу произнести проповедь – не то чтобы мне часто хотелось это делать, но бывает, что это целесообразно, – от меня ожидают, что я сначала покажу ее Благочинному… Он действует как шпион Консистории, наполненной жадными и бесстыдными чиновниками, глухими ко всякому, кто не приходит с горстью рублей»[128]. Однако эта динамика власти не могла разобщить приходское духовенство, которое было связано узами родства и взаимопомощи. Приходские священнослужители не были склонны шпионить друг за другом в пользу консистории, о чем свидетельствуют сводные отчеты благочинных Тверской епархии за нестабильный период 1905–1906 годов, не содержащие ни одного доноса за какие-либо правонарушения, за исключением нескольких случаев публичного пьянства, о котором уже сообщили прихожане[129]. Более того, попытки Синода поставить под контроль пастырское служение приходского духовенства были обречены на провал, потому что священники могли совершать его автономно, как поодиночке, так и в сотрудничестве друг с другом.

Хотя синодальная бюрократия не могла ни финансировать, ни контролировать работу приходского духовенства, она возлагала на него гораздо больше внебогослужебных обязанностей, чем на монашескую иерархию. Вероятно, самой важной из этих обязанностей было участие во взаимопомощи внутри духовного сословия. Последним средством приходского священнослужителя, попавшего в отчаянное положение, было искать убежища «у своих родных духовного звания», по словам московского дьякона, принявшего лишенного сана священника, страдающего «расстройством нервов»[130]. Священническая взаимопомощь стала эффективным источником поддержки обучения и социального обеспечения пастырей, поскольку приходским священнослужителям было нетрудно воспринимать заботу о престарелых, вдовах, сиротах и семинаристах в пределах своего сословия как часть своего пастырского служения. Другие обязанности, которые, казалось, противоречили этой миссии, были проигнорированы. Например, священники регулярно скрывали от властей старообрядцев, живущих в их приходах, защищая их от более высоких налогов, и почти никогда не сообщали в полицию о преступлениях, раскрытых во время исповеди[131]. По мере расширения синодальной бюрократии расширялось и разнообразие задач, которые она ставила перед приходским духовенством. Некоторые из них были практически проигнорированы, как, например, требование графа Николая Протасова во время его пребывания на посту обер-прокурора (1836–1855) о том, чтобы священники обучали крестьян агрономии[132]. Другие обязанности, особенно те, которые приносили непосредственную пользу прихожанам, выполнялись с готовностью. В статье 1914 года тверской священник размышлял о том, как эта деятельность изменила характер пастырской работы приходского духовенства.

Мы уже видим, что современное духовенство, в сравнении с духовенством прежних времен, стало совсем другое. Древний тип пастыря Церкви – молитвенника, ревностного и усердного служителя Богу и Церкви, совершающего свое служение в тишине, на духовном преимущественно поприще, видимой сферой которого является, как известно, Храм Божий… В настоящее время стал нарождаться… новый тип пастырей – общественных деятелей в роде законоучителей в различных школах духовного и гражданского ведомств, в роде представителей в высших законодательных учреждениях, в земствах, городских управлениях, в роде кооператоров, лекторов и писателей на тех или иных поприщах общественного служения и т. под. Одним словом, появился тип пастырей, которые хотя и не состоят на общественной службе, но всецело проникнуты стремлениями практических деятелей на житейской почве. Какими глазами нужно смотреть на этот появившийся тип пастырей и на их общественную деятельность и нет ли в последней (деятельности) чего предосудительного и несогласного с званием пастыря?[133]

Автор, о. Баженов, пришел к выводу, что на эту социальную работу «никак нельзя смотреть с каким-либо укором или пренебрежением»[134]. За ней лежат «вполне справедливые требования, предъявляемые в настоящее время к пастырям Церкви со стороны самого светского общества»[135]. Баженов и другие священники не считали такую работу несовместимой со своим пастырским долгом, поскольку она стала частью их служения. Священнослужители выполняли такую работу не по указанию синодальной бюрократии, а в ответ на нужды «светского общества». «Новый тип пастыря» возник по мере того, как сообщество духовных лиц стало более тесно идентифицировать себя с этим «светским обществом».

Священнические сети

К началу XIX века свобода создавать ассоциации взаимопомощи стала практической необходимостью для выживания приходского духовенства в рамках синодальной системы. Инициатива Петра I по учреждению семинарий в каждой епархии к этому времени наконец была реализована, и окончание семинарии стало обязательным условием для рукоположения в священный сан[136]. Это оказывало дополнительное финансовое давление на священнослужителей, которые должны были обеспечить будущее в церковном служении каждому из своих сыновей, отправив их в епархиальный центр для семинарского обучения. Однако такое образование не открыло приходскому духовенству новых источников дохода. Рукоположенным священникам было запрещено подрабатывать другими профессиями, кроме преподавания и земледелия[137]. Более того, само духовное сословие росло быстрее, чем в официальном реестре (штате) росло число приходов, которые обеспечивали основной источник дохода духовенства. Приходские сельскохозяйственные угодья не давали долгосрочной опоры семьям пастырей, поскольку принадлежали не им, а были прикреплены к самому приходу. Следовательно, священник и его семья теряли