Один на один с жизнью: Книга, которая поможет найти смысл - Илья В. Латыпов Страница 68

в доме или квартире, где ты защищен толстыми стенами. Во всем этом легко услышать ворчание могущественного, непостижимого, невероятно огромного существа, которое или враждебно, или, скорее, просто равнодушно ко мне. Если убьет, то не со зла, а походя, как мошку, – даже не заметит. Я в своей палаточке среди мрака и разбушевавшейся стихии просто былинка. Никто и ничто. И знаете, бывает страшно. Рука так и тянется к спящей рядом жене – ощутить ее тепло, дыхание, пульс жизни, чтобы прервать этот ужас, возникающий, когда ты один на один с грандиозными силами природы.

А еще иногда экзистенциальное одиночество остро переживается во время бессонной ночи, когда я долго ворочаюсь, лежу в полудреме, на границе сна и яви и в голову лезут мысли о разных проблемах. Ночь и бессонница раздувают их, они кажутся большими и неразрешимыми, а я – маленьким, слабым и одиноким. Поэтому, кстати, у меня есть правило: никакие решения или выводы, сделанные ночью (как правило, экстремальные), нельзя реализовывать, не обдумав их днем, когда состояние не столь угнетенное. Утром все становится проще, потому что в жизнь входят другие люди, да и солнце отгоняет тени, которые снова прячутся где-то на задворках сознания (но не исчезают никогда).

Экзистенциальное одиночество во всей своей полноте разворачивается в нашей жизни по мере взросления, и именно столкновение с ним может так пугать, что эмоциональное взросление человеком затягивается или останавливается. Что же такое ужасное или тоскливое нас там ждет?

С самого рождения мы живем в мире, в котором «над нами» всегда есть кто-то, кто все знает лучше нас. Лучше понимает эту жизнь и ее правила. Может оценивать нас: чего мы достигли, насколько заслуженно получили что-то (идея справедливости одна из центральных в нашем мире). На первых порах это создает ощущение безопасности: кто-то точно знает, что и как делать. Нам достаточно лишь слушать этих людей, и они по достоинству оценят наши действия или нас как таковых. Мы растем, слушаем этих людей, по мере взросления начинаем спорить с ними и, отталкиваясь от их мнений и взглядов, пытаемся сформулировать свои. Но всегда есть кто-то другой, кто на шаг впереди (взрослее, «экспертнее», статуснее) и может сказать с высоты своего положения: «Да, ты по праву находишься там, где ты сейчас». Или наоборот: «Нет, ты не заслужил» – и тогда человека преследует вечный синдром самозванца. У многих людей на всю жизнь сохраняется ощущение, что есть кто-то, кто знает правильный жизненный путь, кто продвинулся по нему дальше нас, и поэтому может судить о нашем прогрессе. Для верующих эта конечная инстанция, перед которой они держат ответ, – Бог.

А я, вглядываясь в эту черноту Вселенной с ее россыпью галактик, туманностей и звезд, в какой-то момент вдруг ощутил: вот и все, пропало у меня ощущение этого «некто», кто на шаг впереди и перед кем нужно держать ответ, чтобы получить его вердикт. Безусловно, есть люди, которые знают и умеют намного больше меня. Они могут что-то подсказать мне в той области знаний, в которой преуспели. Но я не обязан предъявлять им себя как личность в целом: «Вот я перед тобой, и скажи, тварь я дрожащая или право имею быть там, где я сейчас?»

Никого там, над нами, нет. Ты оказался в этой точке пространства и времени, на этом витке жизни не потому, что правильно вел себя (или, наоборот, сбился с пути). Ты просто что-то делаешь, как можешь, барахтаешься в этой непонятной жизни, принимаешь решения, которые в сочетании с чужими решениями или слепыми веяниями судьбы выносят тебя на какие-то незнакомые берега. Нет верховного судьи с весами, измеряющего грехи твои или достижения. Вселенная не раздает наград и не наказывает. Люди могут думать обо мне что угодно, но никто не может быть тем судьей, какими когда-то в детстве были родители. Ты вырос. Родителей над тобой нет (рядом – могут быть). Никто не подскажет, правильные ты принимаешь решения или нет. И понятие «заслужил – не заслужил» размывается. И нет ни у кого большего права на то место в жизни, которое ты занимаешь. Ты просто здесь – и все.

С одной стороны, это ощущение («надо мной никого нет») пугает и вызывает острое чувство одиночества. Нет проторенных путей, единственный компас – твоя совесть (а она нередко указывает совсем не туда, куда идет большинство, и следовать ей бывает страшно). Вдобавок приходится разбираться с тем, устраивают ли тебя плоды твоих действий, результаты. С другой стороны, появляется свобода. Кто угодно может считать, что я веду себя неправильно и не заслужил того, что имею, но это не вердикт судьи, которому я верю безоговорочно.

Обретение внутреннего компаса, опоры на собственную совесть, будет происходить существенно легче, если родители в свое время не препятствовали нашей самостоятельности и даже одобряли ее: «Можешь жить так, как хочешь».

Чтобы они могли это делать, необходимы минимум три условия:

● Умение родителей жить в соответствии с собственными ценностями, а не с оглядкой на других.

● Готовность перестать контролировать повзрослевшего ребенка («придешь домой – позвони маме, скажи, что доехал»).

● Желание повзрослевшего ребенка, покидающего родной дом, жить самостоятельно.

Поскольку наш мир несовершенен, обычно какие-то из этих условий отсутствуют и вступление детей в самостоятельную жизнь, психологическое и социальное отделение их от родительских семей («процесс сепарации»), часто происходит без одобрения старших и бывает очень сложным.

Ирвин Ялом как-то написал, что экзистенциальное одиночество – «пропасть между собой и другими, через которую нет мостов». Это очень важный аспект подобного одиночества. Никто и никогда не сможет полностью разделить с нами наш внутренний мир, всегда остается зона, куда не проникнуть даже самому близкому человеку, и описать ее трудно нам самим. Мы вообще не способны проникать в чужое сознание. Люди знают нас лишь настолько, насколько мы выражаем себя (осознанно или бессознательно), но не наш внутренний мир как таковой – там мы всегда одиноки. Поэтому наши возможности влиять на других людей, не прибегая к психологическому насилию, очень ограниченны. Стремясь поделиться нашими переживаниями с другими, мы все равно остаемся изолированными – два сознания не могут слиться в одно.

Философы в этом часто видят трагизм человеческого существования. Но есть и другая сторона. Если ни у кого нет доступа в наш внутренний мир, то мы в этой изоляции сами себе хозяева. Ни перед кем не отчитываемся и сами создаем законы. Сами «обставляем комнату» по своему усмотрению. И только реальная жизнь может подсказать, подходят нам эти правила или что-то хочется изменить.

Травля

Одиночество человека, причем во всех его аспектах – от внутриличностного до экзистенциального, очень ярко проявляется в экстремальных ситуациях. Одной из таких ситуаций, встречающихся в повседневной жизни, является травля (мне она хорошо знакома по личному опыту).

Мне было десять лет. Советский Союз разваливался, и мы переехали из Душанбе в Хабаровск. Первый же мой день в пятом классе новой школы (с довольно-таки символичным номером 13) обернулся цепочкой событий, сильно повлиявших на меня,

Я шел посередине коридора в новый класс, когда кто-то с силой пнул мой портфель. Обернувшись, я увидел двух ухмыляющихся коротышек. Я прикрикнул на них, ухмылки тут же стерлись с их лиц, и они набросились на меня. Подбежала парочка их друзей, и, кажется, вчетвером они принялись меня мутузить. Били не сильно – это была, скорее, акция устрашения. Я не понимал, что происходит, и отбивался, как мог (опыта драк у меня практически не было). Проходившие мимо школьники жались к стенам, делали вид, что ничего не замечают, или с какими-то злорадными смешками пялились на драку. Позднее я узнал, что эти двое коротышек – своего рода главари школьной мафии и так они встречали почти всех пацанов-новичков, в буквально смысле вбивая в них правила: бойся нас, не ходи посередине коридора, когда по нему идем мы.

Помятый и униженный, я зашел в класс. Никто из учителей даже не пытался мне помочь. Мне хотелось после этого позора спрятаться, меня трясло, хотя я