Я – тело, только тело. Исследование телесности, сознания и ампутированных конечностей - Мохеб Костанди Страница 3

Согласно Костанди, именно на этой теории основано то, что мы сегодня называем нейропластичностью. Долгое время принято было считать, что млекопитающие рождаются со всеми клетками мозга и тем самым уже задается определенная структура агентности – того, как тело будет развиваться, управляться, осознаваться. Но как раз таки с точки зрения современных нейропластических представлений это не так.

Это положение было пересмотрено в 1960-х годах. Исследователи обнаружили рост новых клеток в мозге взрослых крыс, кошек, собак и обезьян (а также в мозге взрослых не-млекопитающих, таких как певчие птицы) – а со временем и в мозге взрослого человека. Теперь мы знаем, что мозг на самом деле очень динамичен.

Для философской сцены открытие тоже стало прорывным и заставило переосмыслить многие философские установки. Ведь, например, в конце XVIII века, философские теории того, что сегодня называется агентностью и сознанием постулировали их неизменность. Считалось, что мышление устроено по конкретным принципам и эти принципы определяют наше отношение с окружающим миром (далее – этическое и социальное). Например, тот же Кант, описывая механизм сознания, говорит о том, что наше мышление строго определено формами (пространства и времени) и системой категорий. Но уже менее чем через 100 лет, как раз когда биология начала формироваться как наука, которую мы знаем сегодня (и как один из междисциплинарных элементов нейронауки), философы тоже переработали представление о фиксированности сознания в формах и категориях. Начиная с Фридриха Шеллинга, Иоганна Фихте и Георга Гегеля сознание уже мыслится как становящееся, а не как определенное.

То, что философия называет «становлением», Костанди, по всей видимости, назвал бы принципом нейропластичности. Этот принцип «неотъемлемое свойство всех нервных систем: мозг эволюционировал, чтобы адаптироваться к новым условиям и оптимизировать свою работу в соответствии с ними». Получается, что в самом общем виде нейропластичность показывает нам, что сознание – это то, что возникает в процессе развития и становления организма.

Вне сомнения, такое представление о сознании действительно соответствует развитию человека как природного организма. И многочисленные эксперименты, которые описывает Костанди, это подтверждают. Однако это существенно усложняет и не менее важные дебаты о том, что такое свобода воли; особенно, когда речь заходит о том, что такое человек и какова его «агентность». И хотя теорий свободы воли очень много, все они объединены общим вопросом – какую степень контроля над телом как частью мира мы можем иметь и в какой степени воля может считаться чем-то «внеприродным».

В классических философских теориях свободы воли (Августин, Кант) воля контролируется «разумом», то есть тем, что в современных терминах мы бы как раз назвали сознанием (в общем смысле) и агентностью (в частном). Разум должен определять, классифицировать и организовывать наши физические ощущения и направлять тело где-то в согласии с природой, а где-то вопреки ей. В этом смысле свобода воли и агентность проявляются в мире как способность сопротивляться природе. Простой пример: если у человека есть волевое решение закончить работу в срок и соблюсти обязательство, но его клонит в сон, он теоретически может «управиться» с природой и удержаться от сна, чтобы сдержать свое обещание.

Однако представление о разуме или центре сознания как о том, что контролирует тело, очевидно требует предпосылки, что центр контроля находится вне тела. Действительно, для того чтобы управлять и организовывать, надо быть над тем, что организовывается.

При этом мы помним, что естественные науки представляют человека как совокупность самоорганизующихся процессов. В таком случае мы уже не смотрим на природу как на что-то «внешнее» сознанию, что просто «сваливается» на нас. Более того, анализируя большое количество медицинских, психологических и социологических казусов, Костанди убедительно показывает, что наши восприятия мира активны, а потенция сознания агентности есть на самых ранних стадиях возникновения живого организма. В одной из самых богатых на жизненные примеры главе (шестой) Костанди обращает внимание на то, что даже искажения в осознанности тела и «схемах» тоже имеют некоторую систему, потому и они не внешние по отношению к природе, а – как и сознание – соразвиваются с организмом.

Все это показывает, что отношение между сознанием и телом взаимное. Посмотрим еще раз, как выглядит перспектива Костанди. Прежде всего мы обнаруживаем себя как тело, которое воспринимается нами посредством некоторых схем. Это дает нам устойчивый и стабильный опыт – основание контроля и агентности. Суть последнего аргумента в том, что собранные в «схемы» ощущения превосходят сингулярные эпизоды. В схемах человек в намного большей степени предстает как цельный, устойчиво развивающийся и, как следствие, понятный организм.

Именно поэтому Костанди заключает, что телесная осознанность – есть понимание тела не как набора сингулярных ощущений, а как устойчивой целостности. Отдельные ощущения – только моменты этой целостности. При таком понимании отношения тела и сознания даже идея контроля имеет более позитивное значение. Контроль – это не тоталитарное подчинение тела. Контролировать тело – значит знать, что тело и сознание представляют собой естественную и сложноорганизованную связь.

Таким образом, проблема дуализма у Костанди находит совершенно потрясающее решение. Трудность, состоящая в том, как объяснить двойственность тела и сознания разрешается указанием на то, что их отношение есть содействие, а не противодействие. Метод Костанди – эмпирическое изучение этого содействия и его философский анализ. Чем больше мы думаем о том, как сознание и тело устроены и связаны, тем яснее в нас и понимание того, как они будут развиваться. Книга Костанди – прекрасное упражнение в этом понимании.

Анна Винкельман, философ (преподаватель философии, заместитель руководителя Школы философии и культурологии ВШЭ 2019–2022, PhD Candidate, Radboud University, Nijmegen).

Введение

Но пробудившийся, знающий, говорит: я – тело, только тело, и ничто больше; а душа есть только слово для чего-то в теле [4].

Ф. Ницше, «Так говорил Заратустра»

В понедельник, 17 сентября 1810 года, сэр Джозеф Бэнкс, президент Лондонского королевского общества, вместе с другими учеными, натуралистами и представителями высшего света собрался на частный смотр в выставочном доме по адресу: Пикадилли, 225. Экспонатом была двадцатиоднолетняя койсанская женщина по имени Саарти Баартман, прибывшая в Англию с мыса Доброй Надежды несколькими месяцами ранее.

Рост Баартман составлял чуть меньше пяти футов [5]; как и у других койсанских женщин, у нее была пышная грудь, выдающиеся назад ягодицы и удлиненные малые половые губы (labia minora), которые, как говорили, напоминали индюшачий подбородок. В начале того года ее привез в Ливерпуль Александр Данлоп, британский морской хирург, который вовсю пользовался своим положением