Виктор Гламаздин - Библия G-модератора Страница 23

Кастрация не отняла ума у нашего героя (вот и верь ученым, утверждающим, что гениев без тестостерона не бывает) и он мастерски продолжил традицию софистической псевдологики, разработав схоластическую диалектику как метод логического анализа противоположных суждений в своем сочинении "Да и нет".

В данном опусе Абеляр решительно выступал против принижения значения логики в процессах познания и изложения его результатов.

Однако совершенно зря он окунулся в уже набивший оскомину еще древним грекам спор о том, как найти среди объемного арсенала риторических приемов, те, которые бы исключили вранье.

Сам по себе, пацаны, этот спор просто глуп.

Ведь даже в нашем насквозь просвещенном и донельзя политкорректном третьем тысячелетии манипуляторы от политики, религии и бизнеса все чаще и чаще используют в качестве аргументационной базы достижения науки.

Используют их с азартом и широким размахом, успешно пудря мозги одуревшему от обилия информации и стрессов обывателю.

И сколько, там, ни говори о «логике», «софистике», «диалектике», «эристике» и прочей казуистике, а истинность любого предположения, как и тысячи лет назад, подтверждается исключительно практикой. И никуда от этого не денешься, пацаны, хоть напиши миллион трактатов и произнеси миллиард речей.

Чем же тогда ценен взгляд Абеляра на эту проблему? Тем, что французский богослов в несколько закамуфлированном виде (время не способствовало откровенности) показал, что задача убеждения состоит не в том, чтобы заниматься безнадежным поиском вечных истин. А в том — чтобы исследовать законы рационального мышления и умело использовать их для управления пиплами.

Абеляр, пацаны, оказал серьезное влияние на схоластику.

Его идея о том, что существование всяких трансцендентальных штучек можно доказать на богословском диспуте, используя свой мыслительный аппарат, а не дыбу в застенках инквизиции, сильно продвинула вперед интеллектуальное развитие Европы.

Сказать, что схоластика — это богословская риторика, значит, ничего не сказать.

Схоластика — это сплав высокого ораторского искусства, совершенно бредовой мистики и разношерстной философии.

Отличает эту школу то, что целью всех ее убежденческих изысканий является разработка доказательств существования Бога в его канонической христианской интерпретации, а не денежный расчет или политические амбиции.

Главное в схоластике — отказ от чуда, как единственного подтверждения истинности религиозных басен.

То есть — схоласты вытащили упирающееся человечество из болота глухой шизофрении и повели его в царство легкого идиотизма.

Предпочтение в схоластике отдается диалектике и силлогистике, а попросту говоря — старой, до боли знакомой, классической софистике.

Схоластов отличала непоколебимая уверенность в том, что все проблемы можно решить на диспуте, вместо лабораторий и цехов.

Недостатками этого метода являются: безразличие к реальным фактам и достижениям науки и техники.

Подавляющее большинство схоластов были занудами и сумасбродами.

Интересен, пожалуй, лишь Уильям Оккам (1285–1349).

Он является, на мой взгляд, наиболее значительным схоластом. Уже хотя бы потому, что попытался изящно и ненавязчиво убрать Бога из науки.

Оккам изобрел так называемую "бритву Оккама", знаменитое: "Не следует делать с большим то, что можно сделать с меньшим".

Эта фраза со временем переросла в популярнейший афоризм: "Сущностей не следует множить сверх необходимого".

В переводе на более современный язык, это значит, что если сущность какого-либо явления легко объяснима, то незачем плодить по ее поводу множество нелепых гипотез.

Эту мысль позднее взяли на вооружение материалисты. Они рассуждали примерно так: ежели сущность горения поленьев заключается в окислении под воздействием высокой температуры углерода дров кислородом воздуха с выделением в атмосферу углекислого газа, то незачем приплетать к данному явлению еще одну сущность, например — божественное предопределение сгоранию древесины до пепла с выделением дыма.

В целом же, средневековые схоласты не внесли в убеждение чего-либо кардинально нового по сравнению, допустим, с античными софистами (о них позже), зато смело вступили в бой с дешевым поповским охмурением масс за счет внушения.

Настоящая же эра убеждения была еще впереди…

А теперь переведем убеждение на язык психпрограммирования.

И что получим? А получим следующее:

1. Гипноз — ковыряние в подсознании у клиента в кодовом режиме на уровне простейших команд.

2. Внушение — объединение команд в простейшие программы (операция идет на стыке подсознания и сознания).

3. Убеждение — операции на сознании пиплов программами средней сложности.

А если перевести убеждение на язык чисто конкретной глобальной модерации, то мы получим… э-э… А вот что тогда мы получим:

1. Гипноз незаметен потому, что охмуряемый пипл находится в отключке, тактично называемой "гипнотическим трансом".

2. Внушение прикрывается контентом из опорных фраз и прочей словесной шелухи.

3. А убеждение использует имплантацию программы (называемой водочно-чесночной чернью "образом мышления") в процесс самостоятельного интеллектуального труда клиента.

И эта программа формирует поведение манипулируемого существа так, что тот, бедняга, полностью убежден, что все его действия являются результатом собственной интеллектуальной деятельности.

И не надо тут горласто орать или проникновенно шептать, делая гипнотические пассы трясущимися с похмелья руками. Достаточно подкинуть клиенту нужную брошюрку или журнальчик с нужной информацией, которая вопьется в мозги читателя, словно пиявки в пухлую ягодицу свежеутонувшей губернаторши.

Глава 2. Теоретическая база убеждения

В эпоху европейского Возрождения, круша, топча и пиная схоластику, лихо развивается судебное и парламентское красноречие.

Схоластика же, выполнив свою скромную задачу сохранения для потомков наследия античной риторики, сходит со сцены (придя к нам полтыщу лет спустя в виде марксистской казуистики).

Набирает обороты письменная форма обсуждения спорных вопросов — полемические трактаты, памфлеты, открытая для публики переписка и т. п.

Энергетический заряд, полученный от Возрождения, инициировал у народов Европы стремление к этнической независимости в культуре.

Пошло ударными стахановскими темпами формирование национальных школ письменной художественной речи, отвергающих космополитскую латынь и маразм сидящих в Ватикане старых козлов.

Оттачивание мертвой речи повлекло бурное развитие речи живой.

В ней приоритет получило убеждение.

Если гипноз и внушение — это зависящее от умелости их использующего пипла искусство, не особо обремененное правилами и систематизацией, то чистое убеждение, несомненно, наука. Почти что математика.

Однако чистое убеждение — скучная и малопользительная штукенция.

На практике же, пацаны, умные ораторы всегда скрещивают приемы убеждения с приемами гипноза и внушения.

Больший вклад в науку об убеждении внес Фрэнсис Бэкон (1561–1626).

То был довольно талантливый английский философ и государственный деятель. Он поставил во главу угла истинности любой теории — ее подтверждение фактами.

Реальный опыт (то бишь — результат) Бэкон противопоставил схоластике и этим самым водрузил на ее могилу самый тяжелый камень, какой только можно было поставить.

Основная задача, которую поставил перед собой дока-англичанин, состояла в бесшабашной отмене аристотелевского наследства — дедукции (принцип: от правдоподобной общей версии (гипотезы) к мелкому частному умозаключению) в качестве системы обоснования истинности знания.

На ее место старина Бэкон решительно водрузил логику житейской мудрости и научных изобретений — индукцию (принцип: от серии частных случаев к обобщению, к пониманию закономерности или даже к открытию целого закона), которую считал единственно правильным методом познания и призывал к постепенному восхождению от единичных фактов к общим выводам.

Индукция это та часть логики, которая (в отличие от дедукции) зомбирует пиплов приведением массы красноречивых примеров из жизни.

Например, если кто-либо из оппонентов утверждает, что миру грозит культурная деградация, то не следует сразу же оспаривать этот тезис. Следует привести пример прогресса культуры в одной стране (кино, балет, писатели). Потом — в другой. Затем — в третьей. В пятой. В десятой.

И когда утомленная обилием фактов публика полностью поверит в то, что на культурном фронте все идет отлично, только тогда, в соответствии с индукционным методом, указать противнику на то, какую глупость он сморозил про упадок мировой культуры.