Воля Неба и судьба человека. Труды и переводы - Лариса Евгеньевна Померанцева Страница 59

на внутреннее и не обращает внимания на внешнее. Он отказывается от последнего и ограничивается первым» (ДДЦ, §12)[400]. Последующие даосские памятники неоднократно цитируют это место Лаоцзы и дают ему свои интерпретации, однако смысл его остается тем же, что у Лаоцзы: чувственные наслаждения связаны с нарушением меры, с перестановкой акцента на внешнее, вредны для души и тела, для общего порядка. Чжуанцзы говорит о том, что они заставляют человека забыть о своей истинной природе, для которой свойственны покой, недеяние, бесстрастие (ЧЦ, 181–182; 221–222). И это понятно, поскольку, по Чжуанцзы, «внимание к внешнему всегда притупляет внимание к внутреннему» (ЧЦ, 228). Однако чувства, порожденные «движением сердца», признаются им за истинные, поскольку корень их «во внутреннем» (ЧЦ, 198). Наслаждение признается им истинным тогда, когда «слов нет, а сердце радуется» (ЧЦ, 205), т. е. истинное наслаждение принадлежит сфере внутреннего, скрытого, бестелесного.

В полном соответствии с отношением к природе как к гармоническому и совершенному целому строится и представление Чжуанцзы о прекрасном (мэй): «Небо и земля обладают великой красотой» (ЧЦ, 247), мудрец восходит к красоте вселенной как к «истоку» (Там же). Истинной красоте непременно свойственно величие – это отличает ее, по Чжуанцзы, от красоты совершенных поступков. Не кичиться перед беспомощными, не бросать бедных, оплакивать умерших и пр.– это «прекрасно, но не величественно» (ЧЦ, 200). Чтобы быть величественным, надо быть «как покой, с которым светят солнце и луна, сменяют друг друга времена года, день и ночь, с которым движение облаков дает дождь» (Там же), т.е. жить единым ритмом со вселенной. Если наслаждение не вполне отделено от мудрости, то и красота не вполне отделена от добра (шань) и блага (дэ), как явствует из этого фрагмента.

Чжуанцзы различает истинную красоту и то, что обычно принимается за нее: украшенная резьбой чаша или известные своей красотой красавицы Мао Цян и Цзи из Ли – с точки зрения природы – ни красивы, ни безобразны. Для Чжуан-цзы такой подход определяющ. Он дает целую галерею мудрецов-уродов, за которыми готова следовать вся Поднебесная. Он утверждает, что прекрасное – «во внутреннем», т. е. в том, что делает человека причастным миру вечной истины, «постоянному». Мудрец его «прост и безыскусственен», но ничто в Поднебесной не способно соперничать с ним в красоте (ЧЦ, 197). Такая красота способна повести за собой «все самое прекрасное» (ЧЦ, 210).

Чжуанцзы говорит об относительности красоты: «Мао Цян и Цзи из Ли красавицами считает лишь человек, а рыба, завидя их, уходит в глубину, птица – улетает ввысь, олень – убегает без оглядки» (ЧЦ, 144). Есть некая причина, говорит Чжуанцзы, благодаря которой красивое красиво: когда красавица Си Ши от боли в сердце хмурит брови – это красиво, но когда, ей подражая, нахмурила брови Уродина – то все в селении разбежались кто куда (ЧЦ, 206), но Чжуанцзы не формулирует здесь саму причину. В целом Чжуанцзы сосредоточен на противопоставлении красоты космоса и природы – красивому (часто в значении «украшенного») среди людей, т. е. «объективной» красоты первого и субъективных представлений о прекрасном вторых.

В «Чжуанцзы» намечены также некоторые элементы теории искусства. Вслед за Лаоцзы Чжуанцзы считает высшее искусство, как и высшее знание (у даосов эти два понятия приравнены к вершинам мудрости), «непередаваемыми», т.е. им нельзя научить. Так, Чжуанцзы устами Плотника Счастливого, который вырезал необычайной красоты раму для музыкального инструмента, раскрывает тайну этого мастерства: «Я, Ваш слуга, задумав вырезать раму для колоколов, не смел напрасно расходовать свой эфир и должен был поститься, чтобы обрести покой. Постился сердцем[401] три дня и уже не смел думать о награде – ранге или жалованьи; постился пять дней и уже не смел думать о хвале или хуле, удаче или неудаче; постился семь дней и вдруг забыл о самом себе, о своем теле, своих руках и ногах. В этот момент не стало для меня и царского двора. Все мое мастерство собралось в одно, а все внешнее рассеялось. И тогда я отправился в леса и горы, выглядывая естественную природу (в деревьях.– Л.П.). Когда же она явилась мне, то рама встала перед глазами как живая. Мне осталось только приложить руки. Если бы все так не случилось, пришлось бы от замысла отказаться. А здесь природа соединилась с природой! Вот почему эта рама как будто самими богами создана (вариант перевода: не руками, а как бы духом одним, чистой мыслью.– Л.П.)» (ЧЦ, 230–231). Как явствует из этого фрагмента, искусство есть способность «поймать», уловить в природе адекватное своему внутреннему замыслу. Самый замысел в душе художника рождается безотчетно и не имеет никакой формы, а получает ее в тот миг, как сольется (хэ) с родственным себе в природе. Творческий акт здесь понимается как внезапное «откровение», которое наступает в момент высшей сосредоточенности всех внутренних сил.

В другом фрагменте Чжуанцзы, также настаивая на невозможности обучения такому искусству, все же пытается присмотреться к нему поближе. Знаменитый колесный мастер Маленький так характеризует свое «непередаваемое» искусство: «Когда обтесываю колесо не спеша, мне легко, а колесо получается непрочным; когда напрягаюсь, мне трудно, а колесо не пригоняется; когда же не спешу и не напрягаюсь, то держу его в руках, а чувствую сердцем. В словах не могу изъяснить, но есть какое-то искусство в этой мере. Я не могу описать этого моему сыну, и он не может научиться этому у меня» (ЧЦ, 202–203). Таким образом, и здесь подчеркнута необходимость «чувствовать сердцем», в то время как руки «не спеша и не напрягаясь», как бы сами собой претворяют замысел во внешнюю форму. Но здесь вводится и нечто новое: искусство толкуется как знание меры. Именно этому знанию не может научить колесник даже своего собственного сына.

В «Лецзы», памятнике, передающем учение философов даосского направления Ян Чжу (VI–V вв.) и Лецзы (IV в. до н. э.), есть понимание необходимости овладеть техникой как первой ступенью к искусству. Чтобы творить, нужно предельно обострить свое внутреннее чувство: «Я чувствую даже самое мельчайшее бытие, даже самый тихий отклик», – говорит один из персонажей «Лецзы» (ЛЦ, 76). Но этому состоянию предшествует длительная тренировка. В связи с этим в «Лецзы» рассказывается такая притча. Некий Цзи Чан пришел учиться стрельбе из лука. Учитель ему сказал: «Сначала научись не моргать… видеть малое словно большое, туманное точно ясное». Тогда Чан подвесил к окну вошь на конском волосе и стал на нее глядеть. «Через десять дней вошь стала расти, а через три года уподобилась колесу, все же другие предметы стали огромны как гора. Взял он