Воля Неба и судьба человека. Труды и переводы - Лариса Евгеньевна Померанцева Страница 36

Выделяется и еще одна степень мудрости в «Хуайнаньцзы» или, вернее сказать, еще один тип мудреца – это «истинный человек» или «естественный человек» (чжэнь жэнь). Если мудрец уподоблен дао, то «естественный человек» – это тот, кто еще не отделился от Великого Единого (7, 235). Если мудрец, как и само дао, причастен как миру вечному, так и становлению, то «естественный человек» выходит полностью из становления так, чтобы в него и не возвращаться. Если в мудреце подчеркивается его власть над формой, над внешним, то в «естественном человеке» акцентируется его несвязанность с миром форм, абсолютная свобода от внешнего и полная замкнутость во внутреннем, хотя и понимаемом весьма широко, вплоть до самого Великого Единого. Вот выдержка из текста, характеризующая «естественного человека»:

«Тот, кого называют естественным человеком, свою природу приводит в соответствие с дао. Поэтому его бытие подобно небытию, его сущность подобна пустоте. Полагает себя в одно и не знает, что есть два. Упорядочивает свое внутреннее и не знает, что такое внешнее… Воплотив корень, обняв разум, странствует в пространстве меж небом и землей. Свободный, бродит за пределами пыльного мира… Необъятный, обширный, с сердцем, не обремененным ухищрениями искусства[324]. Поэтому жизнь и смерть для него одинаково велики и не производят в нем изменений. Хотя и покрывается небом и кормится землей, но не зависим от них. Его способность постижения не имеет изъяна, но он не загрязняет себя вещами. Видя всю суету дел, способен держать их корень. Подобные ему упорядочивают желчный пузырь и печень (т.е. органы, где рождаются страсти.– Л.П.), отказываются от свидетельств глаз и ушей, концентрируют сердце и волю внутри, далеко проникают, находя себе пару в Едином… Форма их подобна сухому дереву, сердце подобно угасшему пеплу. Забывают о пяти внутренних органах, сокращают значение для себя тела. Не учатся, а знают, не смотрят, а видят, не занимаются делами, а достигают успеха, не управляют, а все разъясняется. Ощущая – откликается, побуждаемый – движется, вынужденный – идет, подобно отсвету, подобно тени… Вещи не могут его взволновать… Огонь горящих болот не может его опалить; мороз, сковывающий Великую реку и реку Хань, не может его обморозить; раскат грома, обрушивающий гору, не может его испугать; сильнейший ветер, затмевающий солнце, не может его поранить. Жемчуг и кораллы для него равны мелкой гальке; самые почитаемые и самые известные люди для него все равно, что проезжий гость; Мао Цян и Си Ши (знаменитые красавицы.– Л.П.) похожи для него на огородное пугало. Жизнь и смерть для него – только превращение, тьма вещей – только один из родов [явлений]. Уподобляет свои частицы цзин корню Великой чистоты и странствует в просторах, где нет границ. Обладает частицами цзин, но ими не пользуется, обладает разумом, но его не посылает. Объединяется с безыскусственностью Великого хаоса и устанавливается в центре Совершенной чистоты. Поэтому спит без сновидений, его ум молчит, его земная душа в покое, его небесная душа не волнуется. Бродит между началом и концом, не зная их границ. Сладко спит в обители Великой тьмы и пробуждается в световом пространстве…» (7, 103–104).

Мы видим, что эта характеристика очень близка к характеристике мудреца. Собственно, здесь обозначены уже знакомые моменты: контроль за чувствами и умом, свобода от вещей и страстей, объединение в одно с дао, подчеркивание единичности («полагает себя в одно и не знает, что есть два»), следование естественному ходу природы, обладание высшим знанием (его способность к постижению «не имеет изъяна»), странствие в пустоте и небытии и т.д. Может быть, несколько более подчеркнута его отдельность от мира форм. «Обладает частицами цзин, но ими не пользуется, обладает разумом, но его не посылает… его ум молчит… Сладко спит в обители Великой тьмы» – все это более, чем в мудреце, акцентирует внимание на покое, неподвижности, пассивности. Такая близость характеристик мудреца и «естественного человека» имеет свое объяснение, если мы вспомним, что дао и Великое Единое, стоящее над бытием и небытием-пустотой, тоже имеют близкие характеристики: Великое Единое – это тело дао.

В тексте также специально выделяется еще один идеал – «совершенного человека» (чжи жэнь). Мы затрудняемся дать определение его отличий от мудреца и «естественного человека», поскольку те характеристики, которые имеются в «Хуайнаньцзы», не позволяют выделить в нем каких-либо специфических черт. В них соединяются как черты мудреца, так и черты «естественного человека». В качестве примера приведем две из них: «…совершенный человек, управляя, прячет свой слух и зрение, отвергает внешние украшения, полагается на дао, отказывается от умствований, с народом вместе исходит из общего блага. Сокращает то, что бережет; сводит до минимума то, чего домогается; бежит от соблазнов и привязанностей, отбрасывает страсти и вожделения, воздерживается от размышлений» (7, 12); «Совершенный человек питается, соразмеряясь с желудком, одевается соразмерно с формой, странствует, покоряясь телу, поступает в соответствии с чувством (своей природы.– Л.П.). Дай ему хоть Поднебесную, это не пробудит в нем алчности, отними хоть тьму вещей, он не будет считать себя в убытке. Он живет в широчайшем пространстве, странствует в не имеющих предела краях. Восходит к Тайхуан (высшее божество.– Л.П.), седлает Великое Единое, катает небо и землю как шарик на ладони» (7, 111).

Глава 3. Эстетика

Хотя в «Хуайнаньцзы» мы не найдем систематического изложения учения о прекрасном, тем не менее можно утверждать, что эстетический подход является определяющим при трактовке любой из основных проблем памятника, идет ли речь об онтологии, о теории познания или о чем бы то ни было другом. Теоретически идеальное отделено от материального и даже ему противопоставлено. Практически же древность этого периода оказывается все же не способной мыслить чисто идеальное, чисто внутреннее отдельно от его материального выражения. Именно поэтому даже такая «чистая» идеальность, какой являются в «Хуайнаньцзы» абсолютное небытие и дао, представляется фантазии древнего философа в виде тела (7, 271). Сколько бы ни говорилось о примате идеального и внутреннего над материальным и внешним, на деле всегда оказывается в конечном счете, что все, о чем ни говорится как об истинном, есть синтез материального и идеального.

Эти предварительные замечания необходимы для понимания особенностей трактовки эстетического в «Хуайнаньцзы». В частности, эта особенность проявляет себя в том, что эстетическое почти невозможно бывает отделить в «Хуай-наньцзы» от художественного,