Гийом Аполлинер - Т. 2. Ересиарх и К°. Убиенный поэт Страница 30

— Да, я тот самый Альдавид, мессия, обетованный пророками, грядущий царь Иудейский.

— Я в совершенном недоумении, — пробормотал я. — Объясните же, как вам удается совершать чудеса, которые держат в напряжении весь мир и всех ставят в тупик?

Несколько секунд он колебался, наконец, решившись, заговорил:

— Источник так называемых чудес, которые я совершаю, — наука. Вы единственный, кому я могу открыться, так как давно знаю вас и уверен, что вы меня не предадите, а кроме того, мне нужен верный человек. Вам известна моя настоящая фамилия Дормезан, к тому же вы знаете некоторые совершенные мною артистические преступления, которые дарили мне радость жизни. Я обладаю научными знаниями, столь же обширными, как и мои познания в словесности, а они, право же, немалые, так как, владея многими языками, я в курсе всех больших литератур, старых и современных. Это все весьма помогало мне. У меня бывали и взлеты, и падения, тут уж никуда не денешься, но любое из состояний, какие я составил, а затем спустил либо за игорным столом, либо безудержным мотовством, даже в Америке выглядели бы значительными.

Четыре года назад на меня, как говорится, с неба свалилось небольшое наследство почти в двести тысяч франков; я решил потратить эти деньги на научные изыскания, посвятив себя исследованиям, связанным с беспроволочной телеграфией и телефонией, передачей фотографических изображений на расстояние, фотографией, в том числе цветной и объемной, кинематографом и тому подобным. Мои труды привели к тому, что я заинтересовался одной проблемой, на которую не обратили внимания все ученые, занимавшиеся этими захватывающими отраслями науки; я имею в виду осязаемость на расстоянии. И в конце концов я открыл принципы этой новой науки.

Как возможно передать голос из одной точки в другую, весьма удаленную, точно так же возможна передача внешнего облика тела со всеми присущими ему свойствами плотности и сопротивляемости, по каким составляют о нем представление слепые, причем передать без какой бы то ни было видимой связи между человеком, передающим себя на расстояние, и телами, которые он проецирует. Добавлю, что эти новые тела сохраняют всю полноту человеческих способностей и возможностей в тех пределах, какими обладает передавшее их с помощью аппарата подлинное тело.

Фантастические истории, народные сказки, иные герои которых обладали даром вездесущности, свидетельствуют, что и до меня многих волновала проблема осязаемости на расстоянии, но все это были лишь пустые мечты. И только мне было дано научно и практически решить эту проблему.

Разумеется, я оставляю в стороне истинные или мнимые медиумические феномены, связанные с раздвоением тела; они практически не изучены и, насколько я знаю, не имеют ничего общего с исследованиями, которые я успешно довел до конца.

После многочисленных опытов мне удалось сконструировать два аппарата; один я оставил при себе, а второй установил у дерева в конце одной из аллей парка Монсури. Эксперимент полностью удался; включив передающий аппарат, который мне стоил таких трудов и который я неизменно носил при себе, я, не покидая того места, где находился, сумел оказаться и присутствовать одновременно и в парке Монсури; пусть я не имел возможности прогуливаться по нему, но зато я мог видеть, говорить, осязать и быть осязаемым разом в двух местах. Несколько позже я установил еще один приемный аппарат около дерева на Елисейских Полях и с радостью убедился, что с таким же успехом могу оказаться в одно и то же время в трех местах.

Отныне мир принадлежал мне. Я мог бы получать от моего изобретения безмерные доходы, но предпочел сохранить его исключительно для собственного пользования. Мои приемные аппараты крохотные, незаметные, и еще ни разу не случилось, чтобы хоть один из них был изъят оттуда, куда я его поместил. Кстати, дорогой друг, два года назад я установил один приемник у вас и только сегодня впервые воспользовался им, а вы его так и не обнаружили.

— Вы правы, я не замечал его, — подтвердил я.

— Аппараты эти, — продолжил барон, — по виду похожи на обыкновенные гвозди. Почти два года я путешествовал и устанавливал приемники на фасадах всех синагог. Поскольку я решил стать из простого барона, каким сам себя сделал, монархом, то преуспеть мог, только заново основав Иудейское царство, на возрождение которого так давно надеются евреи.

Я объездил все пять частей света, но постоянно был связан благодаря своей вездесущности с моим домом в Париже и с любовницей, которую я люблю и которая отвечает мне взаимностью, однако, путешествуй она со мной, она оказалась бы помехой.

Кстати, вот практическое применение этого изобретения! Моя любовница, очаровательная замужняя женщина, ничего не знала о моих разъездах. Более того, ей даже было невдомек, что меня нет в Париже, потому что еженедельно по средам, алчущая ласк, она приходила ко мне и находила меня в постели. Я установил там приемник и вот так сумел из Чикаго, Иерусалима и Мельбурна сделать моей любовнице троих детей, которые, увы, не будут носить мою фамилию.

— Да будет даровано вам милосердие, — заметил я, — настоящий Мессия простил блудницу.

Он не обратил внимания на мою реплику и, завершая рассказ, добавил:

— А что до прочего, о последних событиях вы осведомлены не хуже, чем я.

— Да, осведомлен, — подтвердил я, — и я сурово порицаю вас. Я не вижу в вас качеств, необходимых основателю царства, а уж тем паче мудрому монарху. На вас клеймо вашей преступной жизни, и ваши фантазии когда-нибудь приведут ваш народ к гибели. Как ученый, знаток искусств вы заслуживаете, несмотря на свои преступления, снисхождения, а быть может, и восхищения образованных и здравомыслящих людей. Но стать царем вы не имеете права, вы не сможете установить справедливые законы, и ваши подданные будут всего лишь игрушками ваших прихотей. Откажитесь же от бессмысленной мечты о престоле, которого вы недостойны. Несчастные люди пешком бредут по дорогам, поверив, что вы — тот помазанник, который восстановит Иерусалимский храм. Многие уже умерли в пути по вине жалкого самозванца, каковым вы и являетесь. Немедленно перестаньте провозглашать себя мессией, иначе я разоблачу вас!

— И вас сочтут сумасшедшим, — с усмешкой бросил мне лжемессия. — Неужто вы думаете, что тех сведений, какие я выложил вам, окажется достаточно, чтобы вы смогли помешать мне, уничтожить мой аппарат? Поверьте мне, вы заблуждаетесь.

Ослепленный гневом, я не соображал, что делаю. Выхватив из ящика стола лежавший там револьвер, я выпустил все шесть пуль в зримое и осязаемое лжетело лжемессии, который с душераздирающим криком рухнул на пол. Я бросился к нему. Тело никуда не исчезло; я только что убил моего друга Дормезана, да, преступника, но такого славного товарища. Я не знал, что же мне делать.

«Он меня разыграл, это была шутка, — думал я. — Внезапно приехав, он вошел ко мне, постаравшись, чтобы я его не услышал; дверь у меня, очевидно, была не заперта. Он смеялся надо мной, выдавая себя за Альдавида, это была прелестная и фантастическая выдумка. А я всерьез поверил и убил его. Господи, что же теперь будет?»

Погрузившись в раздумья, я стоял над окровавленным трупом друга…

Вдруг раздался такой чудовищный крик, что я чуть не подскочил.

«Опять какая-нибудь выходка Альдавида, — решил я. — Вероятнее всего, он объявил о своей коронации. Ах, если бы я мог убить его и оживить моего друга Дормезана…»

Я открыл окно, желая узнать, какое еще чудо сподобился совершить этот чудотворец, и увидел толпу мальчишек газетчиков, которые, несмотря на запрещение полиции выкрикивать новости, неслись по улице, вопя во все горло:

— Смерть мессии! Потрясающие подробности его внезапной гибели!

Кровь застыла у меня в жилах, и я потерял сознание.

Пришел я в себя около часу ночи и содрогнулся, коснувшись лежащего рядом трупа.

Я мгновенно вскочил, поднял убитого и, собрав силы, выбросил его в окно…

Остаток ночи я провел, смывая пятна крови, покрывавшие паркет, после чего вышел купить газеты и прочел в них то, что уже было известно всем: о внезапной смерти Альдавида в восьмистах сорока городах, расположенных во всех пяти частях света.

Именовавший себя мессией, судя по всему, уже больше часа был погружен в молитву, как вдруг издал громкий крик, и на груди у него в области сердца появились шесть отверстий, очень похожих на те, какие оставляют револьверные пули. Повсюду он тотчас же рухнул наземь, повсюду к нему бросились, чтобы оказать помощь, но повсюду он был уже мертв.

Такое обилие тел, принадлежащих одному человеку, — их оказалось восемьсот сорок одно, потому что в Париже необъяснимым образом было обнаружено два его трупа, — не слишком поразило публику, которой Альдавид давал достаточно много иных поводов для удивления.