Политические сочинения. Том III. История политических институтов - Герберт Спенсер Страница 45

всякий выделяющийся из толпы приобретением большего количества «лошадей или скальпов может рассчитывать на честь главенства, которое достигается постепенно молчаливым народным согласием». Здесь ясно естественное происхождение власти. Однако очень часто мы встречаемся и с обдуманным выбором вождей; так, например, у флатхэдов, у которых, за исключением военачальников, не существует другого проявления власти. У некоторых из племен даяков как сила, так и храбрость подвергаются испытанию. «Ловкость при влезании на большой столб, сильно натертый жиром, составляет необходимое качество военачальника у озерных даяков»; Сент-Джон говорит, что «в некоторых случаях для решения вопроса, кому быть вождем, существовал обычай посылать соперничающих об этой власти в поиски за головой, причем первый доставивший голову признавался победителем».

Необходимость иметь способного вождя ведет к восстановлению главенства даже там, где это последнее непрочно или номинально. Эдвардс говорит о карибах: «Опыт научил их, что во время войны подчинение так же необходимо, как и мужество; поэтому они выбирают своих начальников в общих собраниях с большой торжественностью, причем желающие быть выбранными для доказательства своих прав приводят случаи своей возмутительной жестокости». Подобным же образом и абионы, «хотя и не боятся своего кацика как судьи и не уважают его как господина, тем не менее его соплеменники-воины следуют за ним как за вождем и главнокомандующим в тех случаях, когда нужно нападать на врага или самим защищаться от нападений».

Эти и им подобные факты, встречающиеся в большом изобилии, могут привести к трем различным выводам. Первый из них тот, что продолжительность военных действий служит к упрочению постоянного главенства. Второй вывод тот, что с увеличением своего влияния, обусловленного успешностью своих действий как военачальника, вождь постепенно приобретает влияние политического главы. Третий вывод тот, что таким образом возникает связь между военным и политическим верховенством, проходящая через последующие фазы социального развития. Не только у нецивилизованных готтентотов, малагазийев и др. вождь или король представляет главу войска, не только у таких полуцивилизованных народов, как перувианцы и мексиканцы, монарх есть в то же время и главнокомандующий, но вообще история всего света, всех наций, исчезнувших и переживших, может дать для подтверждения этой связи множество примеров. В Египте «в ранний период его истории должности короля и главнокомандующего были нераздельны». Ассирийские документы дают нам понятие о политическом главе как о победоносном воине; то же самое мы видим и в еврейских памятниках. Гражданская и военная власть находились в руках одного лица в гомеровской Греции, а в Риме в первые дни его истории «главнокомандующий был обыкновенно в то же время и царем». Тот же самый факт проходит и через всю историю Европы и отчасти встречается даже и теперь в наиболее воинственных государствах.

Каким образом начальствование, захватывающее более широкую власть, может развиться из военного начальствования, мы не можем проследить в тех обществах, относительно которых у нас не существует письменных документов, но мы можем думать, что с увеличением силы, приобретаемой военным главою по мере своих успехов, естественно должно являться и более сильное управление в жизни гражданской. Что так было у так называемых исторических народов, на это мы имеем доказательства. О первобытных германцах Зом замечает, что римские вторжения имели следующий результат: «Королевская власть начинает соединяться у них с властью предводителя войска (делающейся постоянной) и возвышается до значения власти (как учреждения) в государстве. Военная подчиненность королю-полководцу повела к подчиненности королю как власти политической. Король после римских нашествий является уже лицом, обладающим высшими правами, является королем в нашем смысле этого слова». Подобное же наблюдение делает Ранке, а именно, говоря о войнах с англичанами в пятнадцатом столетии, он замечает: «Французская монархия, борясь за основы своего существования, приобретает в это время более прочную организацию, которая является результатом этих войн. То, что было полезно во время этой борьбы, развилось, как это бывает и в других важных случаях, в политические учреждения».

Связь, существующая между успешностью военных подвигов и усилением политического контроля, доказывается и примерами из недавнего прошлого, как, например, историей Наполеона или новейшей историей германской империи.

Таким образом, политическое главенство, начинаясь обыкновенно с влияния, приобретаемого самым сильным, самым мужественным и самым хитрым воином над своими соплеменниками, достигает до степени власти как учреждения там, где военная деятельность дает возможность выказаться его превосходству над остальными и вызвать подчинение этому превосходству; дальнейший рост политического могущества идет главным образом в связи с успехами на военном поприще.

§ 474. Однако мы бы поступили весьма опрометчиво, если бы составили себе мнение о невозможности иного происхождения политического главенства. Существует еще один вид влияния, в некоторых случаях действующего самостоятельно, в других же сопутствующий выше установленным видам и представляющий для нас огромную важность. Я говорю о влиянии, которым пользуются люди, занимающиеся врачеванием.

Едва ли возможно сказать, что оно возникает в такой же ранний период, как и другие; до тех пор, пока не складывается теория духов, нет никаких оснований для его образования. Но когда вера в духов умерших делается общераспространенной, люди, утверждающие за собой способность управлять ими и внушающие доверие к такой способности, начинают внушать боязнь окружающим, чем и упрочивают за собой известный род власти. Когда мы читаем о тлинкитах (Thlinkeets)[83], что «самый высший подвиг заклинателя состоит в том, чтобы ввести одного из подчиненных ему духов в тело того, кто отказывается верить в его могущество, и что одержимый таким духом падает в обморок и с ним делаются припадки», то мы легко можем себе представить тот страх, который возбуждает к себе такой заклинатель, и то влияние, которое он таким образом приобретает. У некоторых из низших рас, о которых мы говорили выше, можно также найти примеры таких случаев. Фицрой говорит о «враче-колдуне у фуэгианцев» как о человеке самом хитром и лживом из всего племени, имеющем большое влияние на своих сотоварищей. «Хотя тасманийцы и свободны от деспотизма правителей, но они подчиняются советам, управляются хитростью и трепещут от ужаса, внушаемого им некоторыми мудрыми людьми или знахарями». Эти последние могут не только облегчить боль но и наслать ее. Вождь хайдаков, который, по-видимому, считается главным чародеем, не выказывает, однако, большой власти за пределами его связей со сверхъестественными силами. Знахари у племени дакота «самые отъявленные мошенники и обладают безграничным влиянием над молодостью, воспитанной в доверии к их сверхъестественному могуществу… Вождь, командующий войском на войне, принадлежит всегда к числу таких знахарей, и относительно его существует мнение, что он обладает силою обеспечить успех за своим войском или спасти его от поражения».

У более развитых народов Африки предполагаемая за