Политические сочинения. Том III. История политических институтов - Герберт Спенсер Страница 29

В Северной Америке между чинуками «на побережье есть обычай, узаконивающий захват в рабство (если только друзья не дадут выкупа) всякого индейца, встреченного на известном расстоянии от его трибы, даже если их трибы и не воевали друг с другом». Однако хотя первоначально и необходимо присоединение к известной группе, но постоянная принадлежность к ней не необходима. На низших ступенях развития переход из одной группы в другую – дело очень обычное. В случае притеснений со стороны вождя калмыки и монголы бегут от него и пристают к другим вождям. Об абипонах Добрицгоффер говорит: «Без всякого позволения со стороны старшины и не имея никакого неудовольствия против него, они переселяются со своими семействами туда, где находят себе большие удобства, и присоединяются к другому кацику, а затем, когда им надоедает жить у второго, возвращаются безнаказанно в орду первого». Равным образом в Южной Африке «часто встречающиеся примеры (между балондами) перемещения народов из одной части страны в другую доказывают, что власть великих вождей ограниченна. Каким образом в этом процессе возрастают одни трибы, тогда как другие погибают, мы ясно видим из замечания Мак-Куллоха относительно кукисов (Kukis), что «есть полная вероятность для деревни, окруженной удобными для обработки полями и имеющей популярного старшину, расшириться присоединением из деревень, поставленных в менее благоприятные условия».

С необходимостью для каждого индивидуума найти себе защиту связано стремление трибы увеличить свою силу. Практикуемое принятие в свою среду чужеземцев, которое вытекает из этого стремления, создает другой вид интеграции. Там, где, как между трибами североамериканских индейцев, «пленнику предстоит альтернатива между усыновлением его со стороны пленивших или пыткой» (усыновление – удел отличившихся своей храбростью), мы видим на наглядных примерах то стремление, которое присуще каждому обществу, – возрастать на счет других обществ. То желание иметь большое количество действительных детей (actual children), способствующих к усилению семейства, о котором говорят нам еврейские предания, скоро переходит в желание приемных детей (factitious children), входящих в среду семьи то с помощью обряда обмена кровью с названными братьями, то при посредстве обрядов, представляющих подобие рождения. И, как было показано в другом месте[41], очень возможно, что обычай принятия в среду семьи, столь распространенный в Риме, возник еще в то раннее время, когда кочующие патриархальные группы образовывали трибы и когда в трибах преобладало стремление увеличить свои силы.

И в самом деле, когда мы припомним, что спустя долгое время после того, как из соединения патриархальных групп образовались обширные общины, продолжалась вражда между вошедшими в их состав семействами и кланами, мы ясно увидим здесь, что в этих семействах и кланах не переставал действовать примитивный мотив, побуждающий семью к увеличению своей силы увеличением числа членов.

Можно прибавить, что однородные причины производили однородные следствия и в среде новых обществ в то время, когда составные их части были так недостаточно сплочены, что удерживался взаимный антагонизм между последними. Так, в средневековой Англии до тех пор, пока местное управление не было подчинено общему управлению, всякий свободный человек должен был присоединяться к какому-либо лорду, приписываться к городу или гильдии, являясь в противном случае «человеком, не имеющим друзей» («a friendless man»), в положении столь опасном, как положение дикого, не принадлежащего к трибе. А также, с другой стороны, и в законе, гласящем, что раб, пробывший год и один день в свободном городе или муниципалитете, не может быть потребован обратно ни одним господином, мы можем видеть следствие желания со стороны промышленных групп увеличить свои силы в ущерб окружающим феодальным группам – следствие, аналогичное с принятием в свою трибу чужого человека со стороны диких или с принятием в среду семейства, практиковавшимся в древнем обществе.

Естественно, что по мере более тесного слияния народа в одно целое эти локальные интеграции ослабевают, а в конце концов и исчезают; хотя следы их остаются надолго: мы замечаем их среди нас самих еще до сих пор в законе о приписке к месту, а также в действовавшем в такое недавнее время, как 1824 год, законе, касающемся свободы перехода ремесленников.

Эти последние наглядные примеры приводят нас к той истине, что вначале наблюдается слабое сцепление и большая подвижность единиц, образующих группу, между тем как возрастание интеграции сопровождается обыкновенно затруднением перехода не только из группы в группу, но также и затруднением передвижения внутри групп из одного места на другое: члены общества становятся менее свободными в движениях внутри общества точно так же, как и менее свободно могут оставить его. В частности, переход от пастушеской ступени к ступени оседлой предполагает это; с оседлостью всякий становится в значительной степени связанным материальными интересами. Рабство также способствует – хотя и другим путем – присоединению индивидуумов к локализованным членам общества, следовательно, и к отдельной части его; и везде, где существует рабство, мы в различных формах видим то же самое. Но в обществах, достигших высокой степени интеграции, привязанными к местности оказываются не одни только рабы, но и другие члены. Цурита говорит о древних мексиканцах: «Индейцы никогда не переменяли своей деревни, ни даже своего квартала. Обычай этот был наблюдаем как закон». В древнем Перу «считалось противозаконным переходить из одной провинции или деревни в другую», и путешествовавший без необходимой причины наказывался как бродяга. В других местах, там где интеграция сопровождалась развитием военного типа, там обыкновенно ставилось другое препятствие передвижениям. В Древнем Египте существовала система регистров, и периодически все граждане должны были являться к местным офицерам. «Всякий японец записан в регистры, и всякий раз, когда он желает переменить свое местопребывание, нануши, начальник храма, дает ему паспорт». И теперь в деспотически управляемых государствах Европы мы встречаем более или менее строгую систему паспортов, препятствующую передвижению граждан с места на место и в известных случаях мешающую их выезду из страны.

Однако и здесь, как и везде, давление, которое социальный агрегат оказывает на составляющие его единицы, уменьшается по мере того, как индустриальный тип начинает в значительной степени смягчать тип военный, отчасти потому что общества, характеризуемые индустриализмом, имеют многочисленное население и излишек в членах для заполнения мест тех, которые оставляют свои общества, а отчасти потому что за отсутствием насилия, сопровождающего военный режим, достаточно тесная связь является результатом денежных интересов, семейных уз