Михаил Никонов-Смородин - Красная каторга: записки соловчанина Страница 22

Современный концлагерь внешне очень сильно отличается от своего прототипа — Соловецкого концлагеря, каким я его застал в 1928 году. Толпы современных каторжан все в казенном обмундировании — серых или защитного цвета арестантских бушлатах (полупальто), защитного цвета штанах, черных шапках или защитного цвета фуражках.

Все это, конечно, грязно, истрепано, вонюче, ибо люди спят не раздеваясь. Все коротко острижены, более или менее обриты. В этой нарочитой серости тонут и интеллигенция, и крестьяне и рабочие, и духовенство. Старо Соловецкая каторга выглядела по иному. В арестантских бушлатах щеголяли по преимуществу уголовники, а также лишенные имущества и не имеющие поддержки со стороны. Все остальные носили свою «вольную» одежду: священники и епископы неизменно были в рясах, офицеры донашивали свои плащи и пальто иногда со следами когда-то пришитого погона, крестьяне в своих крепких самотканых одеждах.

Соловецкий концлагерь — всецело — продукт большевицкого творчества. Ничто внешнее не мешало здесь «строителям новой жизни» применить к делу принципы марксизма-ленинизма-сталинизма, чтобы перерабатывать вредных общественных «паразитов» в полезные величины, достойные социалистического строя, и затем осуществить таковой. Однако, вместо столь благодетельной культурной лаборатории, на Соловках выросла каторга, — худшая из каторг, отмеченная на всех путях своей краткой истории позорным клеймом коммунистического бессилия строить «новую жизнь».

История советской каторги резко разграничивается на три периода.

Первый, 1922-26 годы: угнетение и истребление заключенных, умышленно оставляемых на произвол чекистов в качестве «навоза для удобрения социалистических полей».

Второй, 1926-30 годы: «френкелизация» Соловецких лагерей, по примеру её, распространение обширной лагерной сети по всей территории СССР.

Третий, с 1930 и дальше: «каторжный социализм».

Я прибыл на Соловки в июне 1928 года и первый период лагерного строительства нашел только в рассказах очевидцев и в смешении с периодом «френкелизации». Вот что о первом периоде рассказывали мне скаут мастер Шипчинский и полковник Петрашко.

Первый концлагерь был учрежден чекистами на материке, в Пертоминском монастыре километрах в сорока от Архангельска. Сюда были отправлены в ссылку уцелевшие участники Кронштадтского восстания 1921 года, числом семь тысяч. Истреблению этих людей не было представлено каких-либо ограничений. Осталось в памяти каторжан, что первый пертоминский начальник лагеря, со скуки, забавлялся стрельбою с монастырской колокольни по живым заключенным. В 1925 году население Пертоминского лагеря было переведено в Соловки. Из семи тысяч кронштадтцев я застал в 1928 году только девять человек.

В 1925 году заключенный Соловецкого концлагеря еврей Френкель, в скором последствии чекистский вельможа, украшенный орденом Ленина, представил по начальству проект утилизации труда заключенных для коммерческих целей. Проект московским Кремлем был принят и одобрен как некое откровение, и уже в следующем году Френкелю была поручена реорганизация советской каторги по его системе. В первый же год «френкелизации» соловецкая каторга доставила ГПУ пять миллионов золотых рублей чистой прибыли.

Строители «адостроя» обрадовались. С 1929 года по всему пространству СССР начали возникать новые лагеря, организуемые на началах «френкелизма». Самое слово лагерь именно тогда изменило свое значение. Прежде им называли место заключения отбывающих каторжные сроки, укрепленное и огражденное. Теперь понятием «лагерь» стали определять всю площадь, предназначенную к обслуживанию трудом каторжан: промыслы, шахты, заводы, стройки и т. д. Площади в большинстве громадные, а потому не укрепляемые и не ограждаемые. Охрана заключенных была также переорганизована на новых началах.

До 1928 года охрану на Соловках ведала воинская часть. Охранник был полным хозяином всего лагерного населения. В его воле было нудить заключенных работаю, сколько ему угодно. Часто работы обращались в истязания прямо таки не описуемые. Люди на руках истязателей-чекистов гибли как мухи. Прерогативой охранника являлось право на убийство заключенного, сославшись на любой пустяковый и при том всегда ложный повод. Например, попытка к побегу, разговор с охранником (таковой строго воспрещался, ибо мог служить сигналом к массовому нападению на охранника). О всяком убийстве составляется краткий акт соответственного содержания, подписываемый убийцею и его ближайшим начальником. Этот оправдательный документ нужен был только для исключения убитого из лагерных списков. По соловецким обычаям убийца имел право снять с трупа и присвоить себе любую вещь.

Поэтому, если у охранника загорались корыстные глаза на что либо в жалком имуществе заключенного, то последнего можно было уже считать пропавшим человеком, намеченным «в расход» в первую очередь. Не в редкость бывали случаи убийства за хорошие сапоги. Вообще охрана старого лагеря несла функции не охранные, но по преимуществу палаческие и хозяйственные. Всякие работы проводились через охрану. Охранник не столько охранял порученную ему партию заключенных, сколько старался сделать работу наиболее мучительной, а иногда бессмысленной. Образцом такой бессмысленной работы можно считать выдумку палача Вейса (Секирный изолятор), заставлявшего заключенных носить ведрами воду из одной проруби Савватьевского озера в другую.

В 1930 году это положение резко изменилось. Слухи о зверствах в Соловецком концлагере проникли в заграничную печать. Надо было их опровергнуть. Чекисты решили прибегнуть к своему обычному, испытанному и излюбленному способу защиты: сочинить провокацией показательный процесс и в зверствах обвинить не систему и не чекистов, а мелкую лагерную сошку, пребывающую на вторых ролях в лагерном аппарате и состоящую из заключенных.

Весной 1930 года в район Соловецких лагерей прибыла, якобы тайно, так называемая «комиссия Ворошилова», довольно многолюдная, но состоящая почти сплошь из чекистов. Она сразу приступила к массовому опросу заключенных о зверствах, чинимых администрацией.

Убеждение в возможной эволюции власти в сторону отказа от проведения в жизнь «социализма в одной стране» всегда жило в массах. И вот теперь каторжные массы «пролетариата» вообразили будто в самом деле ломается каторжный режим и политика ГПУ. Большинство заключенных приняло «Ворошиловскую комиссию» за чистую монету, выдали, конечно, с большой готовностью всех палачей и ожидали новых дней, мечтая об освобождении из лагеря и возвращении «в семью трудящихся» по чекистским посулам. Увы! «Ворошиловская комиссия» оказалась таким же трюком, как и известное «письмо Сталина» о «головокружении от успехов».

Однако, собранные чекистами «комиссии Ворошилова» сведения заставили ГПУ бросить всякую мысль о показательных процессах: слишком чудовищны были зверства и мало значущи статисты-палачи пешки. Все же было изготовлено дело, если не для наружного, то для внутреннего употребления. Представленное Сталину, оно подвинуло его на ревизию работы ГПУ, осуществленную «Комиссией Серго Орджоникидзе». На Соловках же еще во время самого следствия произвели чистку адмперсонала, раскассировали кое-каких лагерных палачей, нескольких даже расстреляли. В Кеми свирепого ротного командира Курилко, в Соловках Чернявского, Селецкого и даже помощника Френкеля, Мисуревича. Сам Френкель на время «избиения младенцев», был отчислен в консультанты хозяйственного отдела ГУЛАГа. Начальник Соловецкого отделения Зарин сослан в лагерь на десять лет исполнять ту же свою должность начальника лагеря, но уже в качестве заключенного. Много ни в чем неповинных людей из нечекистского мира пострадали во время «Ворошиловской комедии». Так, женщину-врача Антипину обвинили ни больше ни меньше, как… в распространении на Соловках тифозной эпидемии. Болезнь в предшествующую ревизии зиму, свирепствовала ужасно: унесла в тифозные могилы семь с половиною тысяч заключенных. Как водится лагерная администрация многие из своих преступлений прикрыла эпидемией: значительное число жертв, погибших в бесправных и безвинных расстрелах писалось в лагерных приказах умершими от тифа.

После разгрома лагерной администрации режим лагерей начал постепенно изменяться. Наступала пора «каторжного социализма» с организацией все новых и новых лагерей.

Увы, верившие в эволюцию власти, наблюдая расширение сети лагерей и постоянно увеличивающийся приток заключенных, вскоре увидели свою ошибку. Произошла не эволюция власти, а приспособление ГПУ к новым задачам заплечной работы.

Охрана в реформированном лагере стала играть совершенно иную роль, ничуть не похожую на старо соловецкую охрану. Задачею современной охраны является только конвоирование в нужных случаях заключенных. Функции принуждения от охраны отпали и перешли тоже в реформированном виде другим органам. Охрана современного лагеря называется «самоохраной», ибо набирается из заключенных. Разделяется она на «вохр» — внутренняя охрана и «опергруппу» или внешняя охрана. Охранить современный лагерь было бы задачей очень трудной, если бы не расположение лагерей в малонаселенных местах. Вне лагеря — на переходах, мостах, тропинках в довольно широкой полосе вокруг лагеря «опергруппы» организуют систему засад, образуя как бы невидимые стены лагеря.