Что было пороками, стало нравами - Сергей Исаевич Голод Страница 50

о состоянии внебрачной рождаемости у нас. Рост доли «внебрачной» рождаемости в общем объеме рождаемости начался у нас со второй половины 80-х годов и происходил нарастающими темпами вплоть до 1999 года (с 12% до 28%), когда процесс несколько замедлился. Единственная категория родившихся, продолжающая увеличиваться в абсолютных размерах с 1993 года, — это рождение детей, зарегистрированных по совместному заявлению отца и матери, которые не имеют свидетельства о заключении взаимного брака (к 2001 г. их доля достигла 47,6%). Иначе говоря, не заключившие по каким-то соображениям официального союза мужчина и женщина идут на сознательное зачатие ребенка и, мало того, не скрывают (вопреки идеалам иудео-христианской морали) его рождение, производя по обоюдному согласию запись в государственном акте.

Россия, как по уровню внебрачной рождаемости, так и по темпам ее роста занимает срединное положение в ряду экономически развитых стран. Примерно такой же уровень отмечен в Австралии, США, Канаде, Австрии, Ирландии, Венгрии, Румынии. Существенно ниже, чем в России (в два раза и более), показатели в Бельгии, западных землях Германии, Греции, Италии, Испании, Швейцарии, Польше, Хорватии, Боснии, Македонии, Японии. Выше, чем в России (на уровне 40% от числа всех родившихся), внебрачная рождаемость во Франции, Великобритании, Дании, Финляндии, Норвегии, восточных землях Германии, Новой Зеландии, Латвии, Эстонии, Швеции (в последних трех странах показатель превышает половину от всех родившихся; см.: HP 2002: 54).

Вместе с тем категорически отрицать регулирующую роль института брака в эротике и прокреации также нет оснований.

Образно говоря, наряду с ним высветился иной агент — личность с ее непременным атрибутом — избирательностью. Мужчины и женщины, избегая публичности в оформлении (религиозного или светского) брака, вовсе не склонны отказываться от официального признания ребенка. Отсюда и дерегуляция — столкновение интересов социального института и актора. Одно дело, когда все действия заранее предписаны — господствуют обычаи или традиции; другое — когда решение о вступлении в эротическую связь здесь и сейчас должен принимать сам человек, сообразуясь со всей совокупностью обстоятельств и таких нравственных понятий, как «долг» и «свобода», а подчас под влиянием подсознательных импульсов и переполняющих его страстей.

Каким же видится в описанных условиях возможность смягчить противоречия между самоценным (и полифункциональным) эросом и сексуальностью, акцентированной на прокреацию?

Вспомним, в прошлом все, за редким исключением, мужчины и женщины вступали в брак. К примеру, вероятность того, что немец или немка в конце XX века хотя бы один раз в жизни вступят в брак, составляла 60% против 90% сорок лет назад (см.: Schmidt 2002: 56). Стремились молодые люди к этому, вероятно, в ожидании удовлетворения наиважнейших потребностей. Эвдемонизм{103} всегда был в их числе, но счастье в браке рассматривалось, по крайней мере теоретически, как вторичное по отношению к приоритетной потребности — деторождению. Относительно любви ожидалось, что она придаст рутинной повседневности определенную теплоту. Реально же отношения между мужем и женою, как правило, не выливались в страсть, скорее в заботу, ставшую традицией или, в лучшем случае, имитирующую нежность. Сексуальность занимала, очевидно, достаточную нишу (особенно у мужчин), но без интимности и необузданных чувств.

К концу минувшего века для большинства молодого европейского населения порядок приоритетов стал иным. Прежде всего, каждый из супругов ждет от брака того, что «не заложено» в его природе как социальном институте, — эротики (вплоть до «романтической» любви) и счастья, то есть личностной самореализации{104}, а рождение ребенка рассматривается как исполнение хотя и важной, но не первоочередной нужды (поэтому оно откладывается на более поздний срок). Отсюда и невозможно представить себе совмещения: полного «слияния» в любви и признания эротической автономии для каждого из супругов; долг друг перед другом и свободу расторжения союза; непререкаемый авторитет одного из партнеров и их эгалитарность; поощрение профессиональных амбиций мужа и жены и готовность к выстраиванию собственных индивидуальных биографий — всё это не может функционировать параллельно с моногамией.

Глава 10

ПРЕЛЮБОДЕЯНИЕ (АДЮЛЬТЕР):

ГИПОТЕЗЫ, ФАКТЫ, СЦЕНАРИИ

В общественном сознании адюльтер ассоциируется главным образом с соматической «изменой», вследствие чего качественно разнородные сексуальные отношения с нелегитимным партнером оцениваются (за редким исключением) как безнравственные. Право же, невозможно представить себе обсуждение интимных сторон жизни актора без эмоциональных перехлестов, приводящих в конечном счете к малопродуктивным дискуссиям. Зададимся вопросом: кому или чему изменяет мужчина или женщина, состоящие в браке и вступившие в параллельную сексуальную связь? По-видимому, возможны два варианта ответов: (а) супруге (-гу) — нелегитимные отношения нарушают моногамный принцип «вечной верности»; и/или (б) брачным установлениям — происходит уклонение от про-креативной цели. Убежден: широкая распространенность таких взглядов не делает их аксиоматичными. Обсудим вкратце оба предположения.

В принципе, когда влюбленный (мужчина или женщина) говорит: «Я люблю тебя навеки», то он/она неосознанно, под влиянием страсти, смешивает «человеческое» — телесное, изменчивое — с «божественным» — бессмертным, неизменным; иными словами, уподобляет себя Богу. Изысканнее выразил эту мысль знаменитый немецкий философ: «Институт брака упорно поддерживает веру, что любовь хотя и страсть, однако как таковая способна продолжаться долго и что любовь, продолжающуюся всю жизнь, можно считать даже правилом. <...> Все институты, которые дали страсти веру в ее продолжительность и которые ручаются за ее продолжительность вопреки самому свойству страсти, дали ей новое положение: тот, кто бывает охвачен страстью, не считает это, как прежде, унижением и опасностью для себя, наоборот, он возвышается в своих глазах и в глазах себе подобных. Вспомните об институтах и обычаях, создавших из возбуждения минуты — вечную верность, из искры гнева — вечную месть, из отчаяния — вечный траур, из мимолетного, единственного слова — вечное обязательство: отсюда масса лести и лжи в мире, так как всё это по силам существу сверхчеловеческому» (Ницше 1901: 24). Прозорливость слов мыслителя опосредованно подтвердилась семейной практикой 20-го столетия, о чем свидетельствует, в частности, репрезентативность последовательной полигамии (так назвал этот феномен американский социолог П. Лэндис). Строго говоря, моногамный принцип — одна женщина и на всю жизнь — во многом исчерпал себя.

Повторные браки (remarriage) вовсе не современное явление. Они заключались и в прошлом по причине половозрастной асимметрии. В Англии по меньшей мере с 16-го столетия такого рода браки (по преимуществу вдовцов) составляли от 25% до