Мальчики, вы звери - Оксана Викторовна Тимофеева Страница 20

принадлежит к области мышления, а второе — к области протяжения: так как оба они — субстанции и, следовательно, ни одна не нуждается в понятии другой, то тело и душа независимы друг от друга и не могут непосредственно влиять друг на друга. <…> Но существует потребность в указании опосредствующего, связи между абстрактным и внешним, единичным. Эту связь Картезий устанавливает следующим образом; он ставит между ними то, что представляет собою метафизическое основание их взаимных изменений, ставит бога как связующее звено, поскольку бог оказывает помощь душе в том, что она не в состоянии совершить посредством своей собственной свободы, и бог делает это для того, чтобы изменения тела и души соответствовали друг другу. Когда я испытываю влечение или у меня возникает намерение, они воплощаются телесно. Это совместное действие души и тела производится, согласно Картезию, богом[138].

Для Гегеля картезианский разум слишком абстрактен, потому что не понимает своей телесности. В сердцевине достоверности находится нечто, что он не может контролировать: зазор между телом и душой, прикрываемый фигурой Бога. Выход из этого тупика предложит Спинозе, в философии которого «душа и тело, мышление и бытие перестают быть особенными, отдельными вещами, существующими каждая сама по себе»[139], а Бог сливается с природой. Сам же Гегель вписывает негативность тела в опыт сознания. Фрейд, в свою очередь, вводит измерение бессознательного: желание — это то, что не поддается контролю разума, это его мы цензурируем, от него бежим то в религию, то в психическую болезнь. По мысли Фрейда, Бог — это, вслед за древним животным-тотемом, просто еще один суррогат отца, которого, по сценарию судьбы/желания, однажды должны убить мальчики-звери[140].

Число зверей

 Третий случай, в котором анализ бессознательного ведет Фрейда от животных к детской сексуальности и эдипову комплексу, представлен в работе «Из истории одного инфантильного невроза», написанной в 1914 году и опубликованной в 1918-м. В истории психоанализа он известен как случай Человека-волка. Под этим псевдонимом скрывается Сергей Панкеев — образованный русский дворянин из Одессы, который стал пациентом Фрейда в 1910 году, когда ему было двадцать три. Он родился в счастливом браке, однако в семейной истории имелись серьезные психические и психосоматические проблемы. После самоубийства сестры в 1906 году и отца в 1907-м Панкеев впал в тяжелую депрессию. Ему казалось, что его отделяет от реальности какая-то пелена. Душевный недуг сопровождался телесным: пациент испытывал сложности с пищеварительной системой и не мог самостоятельно, без помощи клизмы, опорожнить кишечник.

Анализ Человека-волка — самый длительный во врачебной практике Фрейда. Он продолжался до 1914 года — Фрейд тогда решил, что пациент выздоровел, однако болезнь вернулась, и Панкеев возобновил психоаналитические сеансы. Фрейд был не единственным его лечащим врачом: и до, и после него Панкеев проходил терапию у других докторов, в том числе у знаменитых психиатров Владимира Бехтерева в Санкт-Петербурге, Теодора Циена в Берлине, Эмиля Крепелина в Мюнхене, а также психоаналитиков, в частности Рут Мак Брюнсвик. Хотя психоанализ так и не привел Панкеева к выздоровлению в привычном смысле слова, он прожил долгую жизнь и умер в возрасте девяноста двух лет, оставив после себя выдающиеся мемуары и коллекцию рисунков[141].

С точки зрения современной позитивистской психиатрии лечение, проводимое Фрейдом, было неправильным: прежде, чем вести беседы, следовало стабилизировать психическое состояние Панкеева при помощи медикаментов[142]. Однако сам Человек-волк предпочитал психоанализ — вероятно, находя в нем больший интеллектуальный и духовный вызов. Возможно, как творческой личности, ему было просто интереснее работать с Фрейдом, и эта работа была не столько лечением, сколько неочевидным способом отрефлексировать свой опыт и предпринять опасное путешествие в глубины собственной души в компании опытного гида. Для Фрейда, в свою очередь, эта работа послужила источником важнейших психоаналитических открытий.

Двух мальчиков-зверей Фрейда, Человека-крысу и Чело­века-волка, объединяет то, что в обоих случаях Фрейд диагностирует невроз навязчивых состояний — расстройство, язык которого, по его словам, «можно назвать всего лишь диалектом языка истерии»[143]. Если маленький Ганс страдал от тревожной истерии, а Человек-крыса — от невроза навязчивости, то в Человеке-волке, по мысли Фрейда, сходятся оба диагноза. Само его прозвище отсылает к фобии, которая развилась у него в раннем детстве по отношению к волкам. Будучи ребенком, Панкеев боялся и других животных — бабочек, жуков и гусениц, в то же время проявляя жестокость по отношению к ним:

На картинке в одной их детской книжке был изображен волк, стоящий на задних лапах в угрожающей позе. При виде этой картинки он всегда громко кричал от страха, ему чудилось, что волк сейчас схватит его и съест. А сестра нарочно подстраивала все так, чтобы ему постоянно попадалась на глаза эта картинка, и потешалась, глядя на то, как он пугается. В то время он боялся и других животных, вне зависимости от их размеров… Тем не менее он вспоминал, как в этом же возрасте мучил жуков и разрезáл на куски гусениц; не менее жуткими тварями казались ему лошади. Когда при нем били лошадь, он начинал кричать, и однажды из-за этого его пришлось увести из цирка. Временами ему самому нравилось бить лошадей[144].

Еще до того, как возникли эти симптомы, родители заметили, что у него резко изменился характер: ребенок, который поначалу был «необычайно нежным, послушным и тихим», вдруг стал «капризным, раздражительным, вспыльчивым»[145]. Такую перемену объяснили появлением новой гувернантки-англичанки вместо старой необразованной няни из деревни, к которой мальчик был нежно привязан (в русских дворянских семьях няни часто были к детям намного ближе, чем матери). Гувернантка оказалась женщиной вздорной и к тому же прикладывалась к бутылке. Ее отослали, но характер ребенка лучше не стал.

Еще одна черта характера Человека-волка, которой в истории его болезни уделено большое внимание, — это набожность: «По его словам, долгое время он был очень набожным ребенком. Перед сном он обязательно подолгу молился и без конца осенял себя крестным знаменьем. По вечерам он пристрастился обходить комнату и, взбираясь на кресло, благоговейно целовать развешанные по стенам образа»[146]. И если боязнь животных парадоксальным образом дополнялась жестокостью по отношению к ним, то набожность сочеталась с приступами богохульства, в которых он повторял приходящие ему на ум странные фразы типа «Бог — свинья» или «Бог — помет», а также с суевериями и навязчивыми ритуалами.

Так, всякий раз, когда он видел кого-то, к кому испытывал жалость — нищих, стариков или калек, — он должен был