Нравственный прогресс в темные времена. Этика для XXI века - Маркус Габриэль Страница 19

Мы терпим ложные мнения. И это в целом хорошо, так как ни один человек не придерживается только истинных мнений. Наоборот, у каждого из нас довольно много ложных мнений, так как никто не может знать все. Но из этого не следует, что мы должны терпеть все мнения. Так, при повторном рассмотрении становится ясно, что не может быть никакой веской причины быть толерантным в отношении нетолерантности. Ведь нетолерантности свойственно бороться с толерантностью. Почему же толерантность должна допускать, чтобы ее сменяла ее противоположность? Это как если бы пацифист должен был автоматически смириться с тем, что беллицист (сторонник войны) объявил войну пацифизму. Пацифист скорее имеет право применять все находящиеся в его распоряжении средства (в той мере, в которой они являются соразмерными и морально оправданными, что исключает насильственные средства), чтобы ограничить действия беллициста и в идеале полностью пресечь их. Ведь вся соль пацифизма в том, что не должно быть войн вообще, так что пацифисты не должны проявлять к беллицистам никакой толерантности.

Точно так же и в случае с нетолерантностью. Позитивный моральный характер толерантности обусловлен тем, что людям, чей образ жизни и мысли кажется чуждым и, может быть, даже отталкивающим, в определенных границах предоставляется право жить и думать так, как они считают правильным. Эти границы устанавливаются тем, что их способ жить и думать иначе не сокращает мою свободу жить и думать иначе. Морально надлежит быть терпимым к способам жизни и решениям, которые морально нейтральны. Но при этом морально неприемлемо быть терпимым к морально неприемлемым способам жизни (таким как садизм или правый терроризм).

Нетолерантности свойственно то, что она может обращаться против толерантности и пытаться уничтожить ее. Сторонники толерантности не должны этого допустить. Если те, кто живут и думают иначе, очевидно живут и думают с моральной точки зрения неправильно (подумайте, к примеру, об отрицающих Холокост баварских рейхсбюргерах, приверженцах Ку-клукс-клана, педофилах, сталинистах или каннибале из Ротенбурга[80]), то возникает моральное право ограничить их действия в той мере, в которой они нарушают пространство свободы тех, кто действует в рамках спектра легитимного разнообразия мнений.

Существуют лучшие и худшие государства, лучшие и худшие законы, лучшие и худшие формы правления. Моральная рамка, которую мы используем, сравнивая правовую систему Северной Кореи и Германии или нынешней Германии и Германской империи (которая существовала приблизительно на землях нынешней Германии), во многих случаях дает нам однозначные результаты. Никто не хотел бы переселиться из Германии в Северную Корею, чтобы предстать там перед судом. К сожалению, есть люди, которые считают, что они охотно перенеслись бы на машине времени в кайзеровскую Германию или даже в национал-социалистическую диктатуру.

Этому можно противопоставить аргумент, который представляет собой вариацию на тему знаменитых рассуждений американского политического философа Джона Ролза. Этот аргумент свидетельствует о существовании морального компаса, который мы активируем, когда принимаем морально значимые решения при ясно сформулированных условиях. Назовем этот аргумент нацистской машиной. Представим себе, что мы предоставили бы убежденному неонацисту, желающему вернуться в условия национал-социалистической диктатуры, доступ к машине времени, которая позволила бы ему отправиться назад в 1941 год, чтобы жить в тогдашнем Третьем рейхе. Наш неонацист, возможно, обрадовался бы этому и сразу же попытался залезть в машину. Конечно, у машины времени есть маленький подвох: наш неонацист отправится в прошлое, будучи не просто самим собой, но в большей степени еще и кем-то, жившим тогда в Германии. Кем он будет, он заранее не знает. То есть он может стать как Адольфом Гитлером, Эрнстом Рёмом[81], Мартином Хайдеггером, так и Анной Франк, Ханной Арендт, Примо Леви[82] или кем-то из миллионов жертв национал-социалистической диктатуры, чего он, конечно, не заметит, так как он ведь не утратит своей собственной идентичности, когда станет кем-то еще. Он может стать и бедным «арийским» немцем, когда-то напрасно погибшим на фронте во Второй мировой войне. Образ, содержавший в его глазах хорошие стороны, тем самым стремительно меркнет, если подумать, что совсем не большинство тогдашних немцев и людей, проживавших в Германии, выиграли от национал-социализма. Несмотря на свое название, НСДАП в действительности была не социалистической и уж точно не рабочей партией, во всяком случае не такой, которая заботилась о том, чтобы благосостояние рабочих в долгосрочной перспективе стало выше, чем в Веймарской республике.

Если бы неонацист получил предложение залезть в нацистскую машину на таких условиях, он бы точно дважды подумал над ним. Гораздо лучше было бы отправиться в путешествие в утопическую страну, на устройство которого можно было бы сначала повлиять самому. Так как заранее неизвестно, кем конкретно и в каком положении ты будешь, стоит спроектировать такой общественный порядок, который позволяет каждому занять хорошую позицию.

Тот, кто решается спроектировать такое общество на чертежной доске, должен действовать рационально и нейтрально. Это возможно потому, что мы, люди, способны более или менее хорошо представить себя в положении другого. По этой причине частью этического воспитания является развитие своего воображения посредством мысленных экспериментов и создания проектов идеальных государств.

Использованное здесь рассуждение Ролза известно как занавес неведения (veil of ignorance). Оно, конечно, имеет долгую предысторию в моральной философии, но особенно прославилось благодаря часто обсуждавшейся политической теории Ролза [83]. Мы можем использовать идею, плодами которой он воспользовался в политической теории, как первое приближение к основаниям этики. Ведь она дает указание на то, что можно выносить моральные суждения, выходя за рамки наших культурных и социально обусловленных перспектив.

Хотя мысленный эксперимент Ролза сам по себе не дает желаемый результат, он указывает в нужном направлении: при взвешивании доводов о том, что мы должны делать, а от чего — воздерживаться, мы способны абстрагироваться от того, что у нас есть отчасти аморальные интересы, влияющие на наши решения в обычных жизненно-практических обстоятельствах. Мы можем отложить эти интересы в пользу интересов других, так как мы можем поставить себя на место другого. В полной мере это нам никогда не удастся, потому что, как правило, мы при этом будто прихватываем себя с собой и в итоге представляем, каково было бы быть самим собой в теле другого. Но именно это мы, со своей стороны, можем понять и внести в качестве коррективы в наши рассуждения о том, что мы сулим себе и другим на моральных основаниях.

Поэтому искусство и культурная сфера необходимы для развития нашей этики. Без художественных