От Рабле до Уэльбека - Оксана Владимировна Тимашева Страница 73

них была общая ванная и умывальники, как у бойскаутов. Еще не окончивший свою тетралогию о современном чиновнике Салавене (Жизнь и Приключения Салавена, 1920–1932 и Дневник Салавена, 1931) стихийный социолог Жорж Дюамель, хорошо помнил, что унанимисты исходят из того, что человечество обладает единой душой, и именно она является моральной основой общества. Душа коллектива, массы, ее психические состояния — вот истинная духовная реальность, и она должна стать предметом художественного изображения.

Известнейший французский славист Жорж Нива в предисловии к русскому изданию своих статей о русской литературе во Франции Возвращение в Европу прямо заявляет о том, что одним из первых его подтолкнул к занятиям Россией писатель-унанимист Жюль Ромен и его роман Тот великий свет с Востока из цикла Люди доброй воли: «Герой, Жалез, увлекался русской революцией; ему казалось, что великая перековка жизни там— это не только социальная, но и поэтическая революция. Это Артюр Рембо наяву, «новая жизнь и новый человек». В нашем классе мы все делились на про и контра»192.

Образованные, но не до конца сведущие, идеологи большевиков, решили, что унанимисты Жорж Дюамель и Жюль Ромэн, «живший коммуной» в аббатстве Кретейля, это одно и тоже, совсем идентичные личности. Наверное поэтому хирурга и ученого, но также культуролога и, что для нас важно, известного писателя Дюамеля не стали селить одного в комнате в «Метрополе», как многих иностранных культурных деятелей, а только «по-новому» — в коллективе — в гостинице Цекубу, вместе с его коллегой-медиком Люком Дертеем, приехавшим вместе с ним в Россию. Объяснение, данное им этим фактам, было изложено Дюамелем вполне в духе времени и в далеко неантисоветской трактовке.

В Москве места всем не хватает, комментировали ситуацию сопровождающие писателя представители ВОКСа. За последние пятнадцать лет население столицы удвоилось. Масса голодных людей со всех сторон России устремилась в столицу в поисках пропитания, где потом эти люди и остались. Тысячи чиновников, множество лиц администрации, члены различных комитетов завершают эту картину уплотнения. И вот буквально слова французского писателя: «В гостинице Цекубу живут приезжие ученые, одни читают в Москве курсы лекций, другие оформляют какие-то документы. Кто-то живет десять дней, кто-то неделю. Их селят по 3–4 человека в просторные комнаты, в которых соблюдается монастырский порядок».193 Иначе говоря, Жорж Дюамель вполне одобрил то, как в Советской России обращаются с учеными.

Французский писатель, медик по образованию, доктор медицины, которым он стал, сделав сотни хирургических операций во время первой мировой войны, побывал в Ленинграде в институте у знаменитого физиолога И. П. Павлова, а также в Москве в институте у биофизика П. П. Лазарева. Занимавшийся прежде вполне профессионально биологией, Дюамель с интересом выслушал результаты опытов русских исследователей о выработке условных рефлексов в лаборатории Павлова, сконцентрированной на занятиях высшей нервной деятельностью. С помощью разработанного здесь метода выработки условных рефлексов в институте было доказано, что в основе психической деятельности лежат процессы, происходящие в коре головного мозга. Дюамелю предъявили обширную документацию, которую вели научные работники, протоколы, где чувствовалась строгость подсчетов и вера в то, что если существует математический базис, то это означает научный подход. Техника, отмечает Дюамель — любимое слово революции. Однако И. П. Павлов не скрывал своей антипатии к новому строю (его-то, сославшись на болезнь ученого, Дюамелю с Дертеем не представили), но доктринеры марксизма все равно любили оппонента Фрейда, поскольку он давал им подтверждения для экспериментов (над новым человеком) и предлагал их научную кажимость. Последнее для советских политиков было незыблемо как сама апология марксизма.

Институт физики и биофизики, которым руководил академик с 1917 года П. П. Лазарев (1878–1942), поразил Дюамеля хорошо оборудованными лабораториями в специально для этих целей предназначенных зданиях. (Французский писатель не мог знать, что именно этот ученый напишет ионную теорию возбуждения, напишет исследования по фотохимии и молекулярной физике, но он почувствовал в нем сильную личность. П. П. Лазарев возглавлял исследования Курской магнитной аномалии, которые велись в России с 1918 года. — О. Т.)

Наблюдательный Дюамель-писатель сразу же набросал портрет русского ученого. «Славянское лицо, не отекшее, без морщин. Быстрый взгляд за толстыми стеклами очков. Хорошего цвета кожа лица, холеная бородка с рыжетцой. Сам ученый небольшого роста, слегка будто запыхавшийся, в постоянном движении. Очень быстрый поток слов, которые не вполне увязываются по-французски с его мыслями. Именно он нам показал превосходные больницы, а потом музеи, полные прекрасных живописных полотен». [Дюамель 1927:108. Здесь и далее: пер. с фр. мой. — О. Т.]. Несколько раз в ходе общения Лазарев высказывал мысль, что наука не должна просить милостыню у государства, государство само должно быть заинтересовано в ее развитии и потому выдавать щедрые субсидии.

Перед тем, как написать Поездку в Москву Жорж Дюамель тоже явно вел какие-то записи, но очень быстро, буквально сразу, дал им ход для создания текста о путешествии в Россию, где он увидел много для него любопытного, согласного с его отношением к общему, обобществленному, социальному. Вслед за писателем Жаком Ривьером, побывавшим в плену у немцев и наблюдавшим там русских — волевых мужчин, которые стремились к единению и объединению, он назвал это качество советским явлением. С точки зрения его, как социолога, агглютинация людей, в каком-то одном вопросе единомышленников, становится катализатором любого процесса. Внутреннее состояние или, как бы сказали сегодня, менталитет русского народа тянет их к жизни большой семьей, кланом. В судьбу этого народа вписано общий, общее, если не произносить синонимического слова коммунизм. Для аргументации своих идей Дюамель использует свое знание творчества Ф. Достоевского, в книгах которого он многократно видел общающихся между собой жильцов одного дома, пансиона, семьи и людей разного социального положения, собравшихся в одном месте.

Дружеские отношения связывали его с французским продолжателем дела Пастера Этьеном Бюрне, побывавшим в России сразу после высылки знаменитого парохода 1922 года, в 1923 году. Этот знаменитый биолог в книге, написанной в форме романа, нарисовал для взволнованного Запада вполне благополучную картину новой послереволюционной России. При этом он высказал мысль о том, что вся русская интеллигенция еще до войны 1914 года сочувствовала своему обнищавшему народу. Об этом свидетельствует русская литература, хотя в России безусловно существовал и существует большой контраст между образованной элитой и необразованной толпой. Некоторые интеллигенты и среди них, например, К. А. Тимирязев (1843–1920), безоговорочно примкнули к коммунистам. В условиях нарастающей анархии толпы только большевики, с его точки зрения, могли вывести страну из тупика. Кто-то из интеллигентов замкнулся в себе, кто-то нашел свою рабочую нишу. Теперь они пребывают в тишине и испуге.