Искусство, рождённое Безмолвием - Елизавета Евгеньевна Малинина Страница 37

и многокрасочной ткани чудес: они в воюющих петухах, на которых с всепоглощающим вниманием уставился Хотэй на картине китайского художника Лян Кая, в грациозной цапле или нахохленной вороне, наконец, в обыкновенной редьке, – иными словами, во всем, что с любовью и неизбывным интересом изображается на свитках дзэнских мастеров.

Кано Масанобу. Хотэй. XV в. Национальный музей. Киото

Чему всегда радуется китайский святой Ши-дэ (яп. Дзиттоку), излюбленный персонаж дзэнского искусства? О нем рассказывают, что он «кричит и часто надоедает людям… А то вдруг остановится, уставившись куда-то в пространство, и громко смеется над чем-то одному ему понятным», заставляя думать о себе как о безумном. Однако «каждое произнесенное им слово и каждый его вздох исполнен согласия с Дао» 9. Следуя живописному канону, дзэнские мастера изображают его не иначе как с метлой – символом мудрости и просветлённости духа.

Гэйами. Дзиттоку, смеющийся луне. XVI в. Музей изящных искусств. Бостон

Сюбун (?).

Кандзан и Дзиттоку. XIV в.

Национальный музей.

Токио

Ши-дэ часто можно видеть в компании с другим «чаньским безумцем», его другом и поэтом, жившим в Китае в VIII столетии, Хан Шаном (яп. Кандзан). Сборник стихов последнего «Хан-Шан-син» пользуется огромной популярностью у адептов дзэн. Пьянящим ощущением воли пронизана его поэзия:

Каждый день чудесен для меня;

Он подобен виноградной лозе,

окутанной туманом горного ущелья,

Я свободен в беспредельности пространств, по которым

Блуждаю и блуждаю вместе с друзьями моими —

белыми облаками.

Здесь – дорога, но не в мир людей ведет она;

Сознание мое свободно от суетных мыслей.

В одиночестве ночи я сижу на ложе из камня,

Гпядя, как круглая луна взбирается на Холодную гору10.

Взлохмаченные волосы дзэнских святых на картине Сюбуна, воспринимаемых как одно целое, – воплощение экстатичности и безудержной свободы. Оставленная монахом подпись на свитке гласит:

Два отшельника: те же кости и плоть.

Вот они стоят, самозабвенно и добродушно смеясь.

Всю свою жизнь они не расстаются с метлой, освобождаясь

                  от ненужного

Там, где изначально не было и пылинки.

Старый Сюнъоку с почтительностью оставил эту запись.

Образ двух эксцентричных отшельников восходит к скупым и весьма туманным сведениям, содержащимся в Предисловии к сборнику стихов Кандзана, составленному неким ученым мужем, жившем в эпоху Тан, Лю-чи Ин. Свои стихи свободолюбивый поэт оставлял «на деревьях и скалах, на стенах частных домов и государственных строений в близлежащем селении» – образ романтичный и интригующий. «Никто не ведает, откуда Кандзан пришел» п, – начинает свое Предисловие Лю-чи Ин. В дальнейшем своем повествовании Лю, ссылаясь на дзэнского наставника Букана, исцелившего его, называет двух странных, вечно смеющихся парней «воплощением Бодхисаттвы Манджушри и Самантабхадра (Мондзю и Фу-гэн)» 12 – высоко почитаемых божеств буддийского пантеона. Мы мало знаем о них, а то, что нам известно, вполне может оказаться вымыслом. Однако это отнюдь не помешало двум полумифическим персонажам, живущим предположительно в далеком VIII столетии, оказаться в числе традиционного набора дзэнских сюжетов, обладающих на протяжении столетий поразительной притягательностью для адептов дзэн. Редкие, скупые сведения об эксцентричных святых стали основой для мифологизированного, «додуманного» до необходимого формата идеализированного образа, всецело вписывающегося в представление о том, каким должен быть просветлённый человек: независимый, свободный, от души смеющийся над этим серьезным и страдающим миром. Мы узнаем их на картине Мокуана «Четверо спящих», лежащих в обнимку с тигром мирно и безмятежно, как одно целое. Рисунок японского художника – самый ранний из сохранившихся на эту тему, – метафора целостности, покоя и невозмутимости просветлённого сознания.

Дзэнский мастер влюблен в жизнь, покоряется естественному движению времени; с такой же готовностью и внутренним смирением он соглашается со всем тем, что несет в себе судьба: рождение и увядание, расцвет и старость. Он не сожалеет о прошлом и не грезит о будущем. Радостно и легко идет он по жизни, готовый ко всем ее причудам и капризам, умея проникнуться самоценностью каждого нового мгновения бытия.

По словам современного учителя дзэн, «лишь тот, кто хотя бы один только день, живя в гуще событий мира, не испытает страданий, может быть назван свободным человеком» 13.

Дзэнский святой обладает счастливым даром радоваться непредсказуемости происходящего, находить прелесть в вечной игре метаморфоз и бесконечных трансформаций. Следуя за калейдоскопической игрой событий, он не пытается остановить, задержать их поток, зацепиться за какой-то из фрагментов живой, подвижной реальности.

Этот абсолютно свободный, ничем не обусловленный, спонтанный образ жизни близок даосскому у-вэй, который легче постичь при сравнении его с понятием противоположного значения: ю-вэй. Иероглиф «ю» состоит из двух символов со значением руки и луны, передающих идею невозможности схватить луну, удержать ее в руках. «/О» в этом контексте означает стремление обладать тем, что по природе своей неуловимо; в понимании буддистов сама жизнь неуловима в текучести форм.

Одно из сокровищ, которыми располагает дзэнский храм Конти-ин, находящийся в пределах монастыря Нандзэндзи, – фусума, расписанные художником рубежа XVII–XVIII веков Хасэгава Тохаку.

Роспись, сделанная рукой известного мастера, изображает обезьянку, упорно старающуюся поймать луну, отраженную в воде, – сюжет достаточно частый в интерьере дзэнских храмов, ибо назидательность его очевидна: принимая иллюзию за реальность, обезьянка никогда не получит желаемое – луну, плавающую на поверхности озера. Чем настойчивее и агрессивнее будут ее попытки, тем сильнее замутится вода, и тем большее смятение будет охватывать ум бедного животного. Легко вообразить, с каким отчаянием она обвиняла бы, владей она речью, свою несчастливую судьбу, хитрую и коварную луну или что-нибудь еще, но только не самое себя, не свое воображение, допустившее возможность обладания тем, чем в принципе нельзя овладеть.

Хасэгава Тохаку. Обезьянка, делающая попытку поймать луну, отраженную в воде. XVI–XVII вв. Мёсиндзи. Киото

Изображенная талантливым художником наивная обезьянка в контексте философии дзэн уподобляется человеческому сознанию, принимающему отражение луны за саму луну, наши представления о действительности – за саму действительность. Мы живем в соответствии с сотворённым нами образом мира, теми внутренними оценками (хорошо – плохо, красиво – безобразно), которые в течение жизни формируются нами самими и нашим окружением. Но дзэнские учителя хорошо понимают, насколько относительны все наши суждения. Подлинная свобода, о которой они говорят, не подразумевает стремления увернуться от жизненных проблем; ибо куда бы мы ни ушли и какого внешнего комфорта