Крутые парни и второй пол - Сьюзан Фрайман Страница 18

воображаемому в Америке может переосмыслить влиятельную модель Седжвик. И я надеюсь, что приведенная мной типология сценариев, проблематизирующих расу и изнасилование, показала, что обмен женщинами может касаться не только мужского эроса, но и власти. Однако моя цель в описании доминирующих гендерных мифологем, как белых, так и черных, заключалась не только в их демистификации, но также в том, чтобы наконец оспорить использование женщин в первую очередь как транзакцию, проводимую между мужчинами. Далее я собираюсь сдвинуть гендерные исследования и исследования сексуальности в сторону от треугольника Седжвик, с тем чтобы вернуться к женщинам и детальной репрезентации наших тел и нас самих, геометрии наших взаимоотношений, какими бы проблемными «мы» сами ни казались. Выводя женщин на авансцену, я бы хотела, чтобы этот последний сценарий воплощал сложные отношения женщин с проблемой расизма и другими видами эксплуатации, указывал на специфику женского доминирования и неповиновения и очерчивал элементы власти и желания, которые характеризовали бы непростые, но неразрывные связи между женщинами.

3. Эдвард Саид: гендер, культура и империализм

Представьте себе Джейн

Что такого в Джейн Остин, что заставляет постоянно о ней говорить? Роман «Мэнсфилд-парк» (1814) занимает сравнительно немного места в необъятном томе Эдварда Саида «Культура и империализм» (1993), однако один за другим рецензенты обращали внимание именно на Остин как воплощение культурной традиции, которую Саид считает неразрывной частью европейского колониализма. Возьмем, к примеру, рецензию Майкла Горра на целую страницу в книжном разделе The New York Times под броским заголовком «Кто заплатил по счетам Мэнсфилд-парка?». В статье Горр называет анализ романа Остин «одной из лучших глав» в книге Саида[92]. Ирвинг Хоу на страницах Dissent хотя и отрицает связь колонизации Австралии с «Большими надеждами», одобрительно пишет о гипотезе Саида, описывающей рабство в Антигуа как темную изнанку «Мэнсфилд-парка»[93]. Так же и Джон Леонард в обзоре для The Nation начинает с яркого портрета Остин:

Представьте себе, как Джейн удобно устроилась и размышляет о «Мэнсфилд-парке», не утруждая свою симпатичную головку мыслями о том, что гармоничная жизнь в загородном «социальном пространстве» сэра Томаса Бертрама обеспечивается рабским трудом на его сахарных плантациях в Антигуа[94].

В следующем абзаце характеристика Саидом Альбера Камю как жертвы его собственных империалистических замашек («Наблюдая за тем, как убегает Аль») написана в схожей манере, но во второй раз прием теряет остроту. И, если позитивно настроенные к Саиду рецензенты постоянно ссылаются на Остин как на неопровержимое доказательство его правоты, рецензенты, настроенные враждебно, ссылаются на пассажи об Остин с еще большей яростью, доказывая неправдоподобность аргументации, связывающей ее с преступлениями империализма[95]. Если, как это подразумевается Леонардом, голова Джейн Остин не только «симпатичная», но и «маленькая», то почему же она играет такую значительную роль в изобличении Саидом связи культуры и империализма? Во-первых, как замечает У. Дж. Т. Митчелл в своей статье для London Review of Books, Саид самостоятельно помещает Остин на первое место на скамье подозреваемых деятелей культуры[96]. Думаю, он лишь отчасти опирался на хронологию, рассуждая о том, что хронологию в своих утверждениях о том, что герои не только приключенческих романов вроде «Робинзона Крузо» (1719), но и романов о домоседах (начиная с Джейн Остин), подготовили почву для откровенно колониальных сочинений Киплинга и Конрада, появившихся в XIX веке[97]. Однако Митчелл предполагает еще одну причину повышенного внимания к Остин, которую Горр, Хоу и Леонард бессознательно воспроизводят. «Выбор „Мэнсфилд-парка“ (и самой Джейн Остин) в качестве первого литературного примера говорит о том, как именно Саид пытается поставить этот вопрос [связи литературы с колониализмом] для открытого обсуждения»[98]. Ведь именно из-за того, какой «маленькой» и незаметной кажется Остин, считает Митчелл, а также из-за ограниченности ее интересов наше внимание в конце концов обращается к проблеме разграбления Антигуа. Схожая логика разработана в знаменитой работе Ив Седжвик «Джейн Остин и мастурбирующая девушка» (1991). Сопоставляя описания секса в романе «Чувство и чувствительность» и памфлеты против онанизма XIX века, Седжвик играет на скандальном противоречии этого сочетания не хуже любого журналиста.

Несмотря на большое количество ревизионистских работ, ей посвященных, увязка чистосердечной Джейн с сексом, политикой и рабством по-прежнему может шокировать. Это говорит, во-первых, о том, насколько устойчива репутация Остин как праведницы, а во-вторых, о том, что эти дебаты между сторонниками «новой» Остин и защитниками «старой» будут продолжаться. Мне также удалось внести свой вклад в дискуссию о замечаниях, сделанных Эдвардом Саидом об Остин в его влиятельной книге. Для меня Остин – писательница, которую феминистские критики с огромными усилиями вырвали из ожесточенной драки, это противоречивая фигура, вовсе не такая уж «симпатичная» и совсем не «маленькая». У нее был куда более широкий кругозор, чем у усредненного персонажа, каким она предстает в «Культуре и империализме». У нее были независимые взгляды, в которых она отдавала себе отчет, она была дерзкой и вовсе не такой уж консервативной. Более того, я считаю, что использование Саидом Остин в качестве эмблемы империализма связано с гендерной логикой крутизны, характеризующей весь его проект в целом. Если для Тарантино женское начало ассоциируется с домашним уютом, а тот, в свою очередь, – с сюжетной банальностью, то для Саида в рамках его антиколониального подхода женственность связывается с беззаботной маской колониализма.

Безупречно культурный англичанин

Излюбленное теоретиками аксиоматическое представление об Остин как о фигуре не от мира сего связано с ее тактичным нежеланием обращать внимание на исторические события. К. Д. Ливис была первой, кто заметил тенденцию ученых игнорировать социальное окружение Остин и галантно позволять ее изящным фразам свободно парить, будто бы они родились не в тяжком рутинном труде. После Ливис было предпринято множество попыток противостоять снисходительному мнению о том, что Остин, детализирующей все местечковое и поверхностное, не было никакого дела до глобальных конфликтов, войн и разнообразных общественных движений ее времени. Например, Клаудиа Джонсон (1988) бросила вызов устоявшейся критике Р. В. Чапмана, готового замечать у Остин сцены балов, но не подсвечивать все ее намеки на восстания рабов, и включила Остин в традицию политических романов, написанных женщинами[99]. Точка зрения Саида в «Культуре и империализме» является аналогичным примером исторического анализа. Он акцентирует внимание на политических аспектах, демонстративно упущенных Чапманом, и настаивает на соучастии «Мэнсфилд-парка» в конфликтах, связанных с рабством на Карибах. Впрочем, энергично защищая свою гипотезу о роли романа в поддержании заговоров империализма, Саид в результате начинает воспроизводить нарратив о пассивности автора в социальной сфере. В описании