Карл Маркс как революционер и экономист. От рабочих кружков к незавершенному «Капиталу» - Евгений Михайлович Майбурд Страница 17

«У противника берут какое-нибудь одно место и начинают на него охотиться, как на дикого зверя. Буквальным или произвольным истолкованием мысли противника ей стараются придать, возможно, более глупый смысл…»[35].

Меринг пишет это о «Немецкой идеологии», а объяснение для подобной манеры снова «странное»:

«…Все эти приемы, равно как склонность к безграничным преувеличениям, были рассчитаны не на большую публику, а на утонченное понимание профессионалов»[36].

Инвалидное объяснение. Большую публику нужно уважать, а утонченным профессионалам можно подбрасывать заведомую чепуховину? Второе объяснение Меринга:

«Вся тогдашняя идейная борьба разыгрывалась в очень маленьком кругу лиц, из которых к тому же многие были еще в весьма юном возрасте»[37].

Низость, по нашему мнению, остается низостью независимо от ширины «круга лиц». В весьма юном возрасте был прежде всего сам начинающий гений, но никогда так и не излечился Карл Маркс от этих «детских болезней», хотя с возрастом они проявлялись в более изощренной форме.

К сожалению, «Нищета философии» вся написана в манере, для которой характерны вышеописанные признаки. В силу сказанного не стали бы мы причислять названную книгу к числу научных. Каждый может убедиться, что эта книга не что иное, как очень злой и оскорбительный памфлет против личности Прудона с изложением собственных идей, весьма путаных и не имеющих рационального обоснования.

Причисляя себя к экономистам, Маркс, несомненно, лукавил. Мы обязаны сделать такое замечание. Потому что иначе экономистом может называть себя любой, кто пролистал несколько экономических книг, вынеся из них неизвестно что. Лет десять еще оставалось Марксу до формирования чего-то, напоминающего профессиональный взгляд на вещи в экономической области. В описываемые же годы он целиком стоял на позиции пропагандистского варианта и без того сильно вульгаризированного рикардианства, несостоятельность которого считалась в научных кругах того времени аксиомой, о чем Маркс мог и не знать, поскольку вращался он в иных кругах.

Не верите? Спросите у Маркса. Господин Маркс, скажите пожалуйста, какую экономическую теорию развивали вы в «Нищете философии»?

…В сочинении против Прудона я сам придерживался теории Рикардо (29/327).

Да будет сие ответом тем, кто заставляет нас верить, будто в той книге Маркс изложил свои открытия. Это книга не за Истину, а «против Прудона». Ясно сказано, чего же боле. Откройте эту книгу и убедитесь: она сплошь полемична.

Но! Нотабене. Напрасно будете искать там четкой формулировки подлинного, коренного момента расхождений с Прудоном. Если судить только по тому, что и как написано, расхождения и вправду были только теоретического, академического характера.

А если вспомнить предшествующую книге переписку? Да приглядеться внимательней к концовке книги?

Заключительные страницы «Нищеты философии» – воспевание пролетарской революции, завершаемое цитатой из… Жорж Санд, которую (цитату) автор здесь же называет «последним словом социальной науки»:

Битва или смерть: кровавая борьба или небытие. Такова неумолимая постановка вопроса (4/185).

Так, увенчав поборницу свободной любви лаврами заслуженного социолога и спрятавшись за цитату из романа о таборитах, отвечает Карл Маркс на «майское письмо» Прудона.

Непосвященный читатель едва ли догадается, что существо «коренных расхождений» Маркса и Прудона в вопросах «теории и тактики рабочего движения» заключалось в одном вопросе – о кровавом терроре и в одном невыносимом обстоятельстве – личном престиже Прудона.

Не узнает непосвященный читатель, что источник той «научной» книги – личное отношение Маркса к Прудону, где смешались два чувства: зависть и ненависть.

Глава 2. В ожидании Годо

В наше время последователи Маркса не афишируют, а другие недооценивают то обстоятельство, что Маркс всю свою жизнь провел в нетерпеливом ожидании пролетарской революции в Европе.

В некоторых позднейших описаниях дело выглядит чуть ли не так, будто Маркс и Энгельс пророчески предвидели Октябрьскую революцию 1917 г. и едва ли не ради нее писали все свои книги и делали все свои дела. Действительно, Маркс несколько раз говорил о возможной революции в России. Он даже специально для России сотворил исключение из своей теории смены общественно-экономических формаций, разрешив России прийти к социализму, минуя капитализм. Чего не сделаешь ради хорошего дела!

Но нам интереснее сейчас обратить внимание на другое. Самым серьезным образом Маркс и Энгельс, на основе своего учения, рассчитывали увидеть революцию в Европе – пролетарскую, настоящую, свою! – и принять в ней активное участие. Предсказывали они ее неоднократно и всякий раз «на днях». Поэтому оба перманентно готовили себя к революции и к переменам. Каждый по-своему.

Энгельс, как профессиональный воин (в юности был вольноопределяющимся артиллеристом, в 1849 г. участвовал в партизанском походе отряда Августа Виллиха в качестве адъютанта последнего), долгие годы изучал военные науки, чтобы руководить вооруженной борьбой пролетариата на уровне века, в связи с чем в семье Маркса и позднее, в Интернационале (не с подачи ли друга?), получил прозвище Генерал.

Если младший товарищ претендовал на столь высокий чин, то к какой же роли готовил себя старший? Напрасно мы стали бы искать в первоисточниках соответствующих признаний. Их просто не может там быть – его подняла бы на смех вся Европа. Но и без этого некоторые понимали, куда он метит.

Не так просто установить, когда появился марксистский термин «диктатура пролетариата» как выражение, наиболее адекватное сумме политических последствий чаемого Марксом революционного переворота[38].

Теперь попробуйте-ка найти в марксистской литературе определение этого термина! Ничего внятного не найти, кроме таких «объяснений», как «вооруженное подавление одного класса другим», «вооруженное подавление эксплуатируемым большинством эксплуататорского меньшинства», и тому подобной болтовни. А ведь кто-то из вождей – чуть ли не сам Маркс – учил, что истина конкретна. И марксисты-ортодоксы так любят выражение «диктатура пролетариата», будто знают его сокровенный смысл. Как выглядит на деле то, что этим выражением называют, известно. Но совсем другой вопрос, как его понимал сам Маркс.

Диктатура пролетариата – самый загадочный термин в марксизме, а соответствующее понятие – наиболее эзотерическое во всем лексиконе марксизма, который в целом не отличается особой ясностью и однозначностью. Марксисты никогда не делали попыток раскрыть подлинное значение сказанного термина по Марксу. Попробуем сделать это за них.

Перед нами письмо Энгельса к Марксу от 2 ноября 1864 г., по возвращении из Шлезвига и Дании, куда он ездил по коммерческим делам. Среди описания путевых впечатлений мы находим такое не совсем понятное место:

Северный Шлезвиг, во всяком случае, сильно онемечен, и очень трудно было бы сделать его опять датским, так как впоследствии ради приличия здесь все равно придется уступить кое-что скандинавам (31/5).

Что это еще за планирование территориальных уступок «ради приличия»? Когда – «впоследствии»? Кому это – «придется»? Говорится мимоходом, в тоне самоочевидности, которая не может вызвать у адресата подобных вопросов, так как об этом было не раз говорено с глазу на глаз.

Не станем мы