Из новейшей истории Финляндии. Время управления Н.И. Бобрикова - Михаил Михайлович Бородкин Страница 81

Главнейшие реформы, над которыми генерал-губернатору Н. И. Бобрикову пришлось наиболее поработать в первые годы своего управления краем, вызвали наибольшее раздражение, не смотря на их неизбежность и справедливость. Мало того. Эти естественные мероприятия, направленные к государственному сплочению финляндской окраины с остальными частями Империи, повели вскоре к смуте, которая быстро охватила весь край. Финляндцы начали с того, что стали протестовать. Уже в то время, когда устав о воинской повинности подготовлялся для внесения на сейм, местная печать забила тревогу и резкими статьями возбуждала граждан к противодействию. Первая уличная манифестация произошла в Гельсингфорсе. На сенатскую площадь небольшая толпа притащила нечто похожее на кафедру и около нее выставила знамя с надписью: «Не убий». Этим способом она хотела яко бы высказаться против войны, по поводу Гаагской конференции, но нескрываемым намерением организаторов беспорядка явился, конечно, протест против увеличения тягости воинской повинности в Финляндии. На чрезвычайном сейме (1899 г.) голоса недовольных раздались уже весьма определенно и резко. Сеймовые ораторы сошлись в том, что выразили «решительный протест» против того воззрения, по которому Великое Княжество рассматривается не как «государство», а как «финляндские губернии». Дух всего их отзыва был «оппозиционный». Один из земских представителей, резюмируя стремления правительства, сказал: «Могущественный восточный исполин поднял свой кулак и грозит» невинному дитяти Финляндии. Другой поучал это правительство заявлением, что «народы управляются законом, а не нагайкой». И т. п.

В период сессии чрезвычайного сейма состоялось издание нового положения о порядке издания общегосударственных законов. Высочайший манифест об этом состоялся 3 (15) февраля 1899 года. Новый закон возбудил много толков среди финляндских деятелей. Возникли самые разнообразные предположения. Одни останавливались на мысли о необходимости выхода сената в отставку; другие советовали опубликовать закон в надежде, что он останется мертвой буквой; третьи обратили внимание на состав Особого Совещания, в котором он был выработан; четвертые сознавали, что в деле опубликования сенату не принадлежит никакого голоса.

Гельсингфорс пришел в движение. Решено было наскоро и устно созвать граждан на сходку в Атенеуме. Мнения на сходке склонились к тому, что манифест не должен быть опубликован сенатом. Затем бросились в клубы сеймовых партий, чтобы узнать, что думают земские чины по возникшему вопросу. Большинство из них высказывалось против распубликования. Прокурор сената хотел поехать в Петербург и добиться аудиенции, но затем решение изменил. Сенат собирался на частные заседания и, по примерному предварительному голосованию, 15 членов его высказались за распубликование и только пятеро советовали отложить опубликование и войти сначала с ходатайством к Монарху.

Первоначально среди сенаторов не возникало вовсе мысли о противодействии новому закону путем нераспубликования манифеста. Но депутаты от кагала-заправил, именовавшие себя просто «гражданами», явились после сходок в Атенеуме к сенаторам и прокурору сената с заявлением, или требованием, выраженным, по словам Ирье-Коскинена, в довольно неделикатной форме, о том, что распубликовывать манифеста не следует! 3. Ирье-Коскинен утверждал, что это заявление не осталось без последствий: под давлением депутации некоторые сенаторы склонились к тому воззрению, что долг повелевает им манифеста не опубликовывать во всеобщее сведение.

Члены сейма также поспешили на тайные заседания. В течении двух дней они совещались о том, как лучше поступить и затем послали депутацию уведомить сенаторов о своем решении, что ни манифест, ни приложенные к нему правила не должны быть публикуемы».

В официальном заседании сената из 20 его членов десять подали голоса против опубликования и если тем не менее обнародование нового закона состоялось, то только вследствие перевеса голоса председательствовавшего вице-президента. Прокурор сената (Седеръельм) остался при особом мнении, находя постановление сената незаконным, так как новый закон, по его мнению, противоречил конституции, выраженной в «форме правления 1772 года» и сеймовом уставе 1869 года.

Сенатор Ирье-Коскинен, горячо вотировавший за опубликование манифеста: указал своим сочленам, что от них в данном случае не требовали ни мнений, ни подписей, а одного только распубликования. Он находил, что благоразумнее и выгоднее было для родины огласить закон. Прокурора, взывавшего к протесту, Ирье-Коскинен в «историческом заседании» сената (6-го февраля) укорял в превышении власти, нецелесообразных действиях, в неуместных политических советах, и попутно уличал в неправильных ссылках на «форму правления» 1772 года. Мнение свое Ирье-Коскинен внес в протокол сената.

С своей стороны сейм, пользуясь тем, что он случайно находился в сборе, так же самовольно высказался о манифесте 3 февраля. По силе § 2 сеймового устава 1869 г, на чрезвычайных сеймах рассматриваются только те дела, «которые были причиной созвания земских чипов Государем Императором, а так же вопросы неразрывно связанные с такими делами». Сейму было тогда поручено рассмотреть проект устава о воинской повинности. Тем не менее, руководители сословий пытались установить неразрывную связь между уставом о воинской повинности и манифестом 3 февраля. После ряда секретных заседаний, земские чины пришли к заключению, что этот порядок противоречит «форме правления» 1772 года и сеймовому уставу 1869 года.

Манифест вместе с уставом о воинской повинности положены были агитаторами в основу всей той смуты, которая затем охватила край и привела к преждевременной гибели Н. И. Бобрикова. Вопрос о законе 3 февраля по ходу дела сделался так сказать центральным во всех последующих событиях. Финляндцы хотели настоять на своем и добиться «отмены манифеста». С этой целью они отправили в Петербург одну депутацию от сената, а другую от сейма. Николай Иванович с первого же дня заметил, что «неуместный патриотизм» усмотрел в манифесте коренное нарушение основных знаков края; он знал, что финляндцы открыто «высказывали подозрение в основательности представленного Его Величеству по сему важному вопросу всеподданнейшего доклада», но не потерял самообладания и надеялся, что скоро «благоразумие возьмет верх» у финляндцев и наступит успокоение. Он запасся терпением и решил приложить «все силы ума» для водворения порядка.

Депутации сената и сейма не удостоились аудиенции. Они вернулись в Гельсингфорс, где в то время принялись уже за антиправительственные демонстрации. Сейм устроил особое заседание, в котором выслушал гневный доклад своих посланцев и постановил сдать протест в статс-архив.

Впоследствии сенатор К. Тудер, находившийся в сенатской депутации, написал к Н. И. Бобрикову, что он отправился в Петербург лишь на тот случай, если там пожелают навести у него Какие-либо справки.

Имеется несколько оснований утверждать, что в Гельсингфорсе успел в начале 1899 г. организоваться «тайный патриотический союз». На это указывал Ирье-Коскинен, объясняя ход дела по публикованию манифеста сенатом. То же обстоятельство подтверждается следующей повесткой, попавшей в руки местной администрации: «Шведский союз, частное