Истоки первой мировой войны - Джеймс Джолл Страница 8

Джорж Бьюкенен, британский посол в Санкт-Петербурге, сказал Сазонову: «Если мы (британцы) будем твердо стоять на позиции поддержки Франции и России — войны не будет. Если мы не поддержим их — потекут реки крови и мы в конце концов будем втянуты в войну»[37]. Это оставалось постоянной темой для российских и французских лидеров на протяжении нескольких дней. Вечером 30 июля президент Пуанкаре высказал эту мысль сэру Френсису Берти, британскому послу во Франции, который телеграфировал в Лондон: «Он убежден, что сохранность мира между державами в руках Англии. Если Правительство Его величества объявит, что в случае конфликта между Германией и Францией, вытекающего из разногласий между Австрией и Сербией, Англия выступит в поддержку Франции, то и войны не будет, так как Германия сразу смягчит позиции»[38]. Ответ Грея был — избегать обязательств, как он излагал это послу Полу Камбону 29 июля:

«Если Германия вступит и Франция вступит, мы не будем знать, что делать… мы приняли все меры предосторожности с нашим флотом, и я уже был готов предостеречь князя Личновского не рассчитывать, что мы будем стоять в стороне. Но было бы не честно, если бы я вводил в заблуждение?. Камбона. Это не означает, что мы решили, что делать в случае, который, я все еще надеюсь, не представится»[39].

Не таким языком он разговаривал с германцами. Накануне вечером Бетман предложил Британии нейтралитет, обещая, если Британия останется нейтральной, то Германия не позволит себе никаких территориальных приобретений за счет Франции — хотя это обещание не касалось французских колоний. Сэр Айер Кроу, помощник подсекретаря кабинета иностранных дел, рассчитывал по минутам: «Единственный вывод, который необходимо сделать по этим предложениям — это то, что они дискредитируют тех государственных деятелей, которые их выдвинули»[40]. Даже и тогда Грей сомневался. Хотя и отказываясь от сделки, он говорил почти то, что говорил французам: «Мы должны сохранить полнейшую свободу действий, исходя из сложившихся обстоятельств в развитии настоящего кризиса…»[41]. На ранних стадиях нежелание Грея заявить, что Британия поддержит Францию и Россию, было основано на опасении, что такая поддержка сделает правительство России более непримиримым и заставит отказаться от переговоров. Как заявил один из членов правительства Британии, выступив против вовлечения Британии в войну: «Если обе стороны не знают, что нам делать, они поэтому боятся рисковать»[42]. 28 июля, тем не менее, Грей сокрушался, что не может склонить кабинет к проведению позитивной политики. 29 июля кабинет согласился «после долгих дискуссий, что на этом этапе мы не можем связывать себя заранее, или при всех обстоятельствах стоять в стороне, или при каких-либо условиях идти вперед»[43]. А позже, 1 августа, правительством было решено: «мы не можем предложить парламенту в настоящее время послать на континент экспедиционные военные силы»[44]. Сомнения британцев были преодолены позже, 2 августа. К этому моменту Германия и Россия уже находились в состоянии войны.

29 июля царь все еще сомневался, отдавать приказ о всеобщей мобилизации или нет. И в этот же день Бетман, поддержанный Мольтке, отклонил предложение генерала Фолькенхайма, военного министра, о том, что Германия должна сразу объявить подготовку к мобилизации. К следующему дню, когда стало ясно, что любые попытки убедить австрийцев приостановить действия против Сербии напрасны, военные приготовления перешли в новую стадию. Каждая из сторон старалась переложить вину за эскалацию на другую. Во второй половине дня 30 июля царь больше не колебался и в 5 часов вечера отдал распоряжение о всеобщей мобилизации. Поскольку в Европе росло напряжение, распространялись следующие слухи: якобы в этот вечер в берлинской газете появилось сообщение о том, что кайзер отдал приказ о всеобщей мобилизации, хотя нет подтверждения, что этот приказ появился под воздействием решения России.

На самом деле информация в газетах была не столь далека от истины, так как отражала новое направление в решении проблем между германскими военными и гражданскими– лидерами. Поскольку русские объявили всеобщую мобилизацию, германскому правительству больше не нужно было оттягивать собственную. Бетман и Мольтке достигли своей цели, если война станет неизбежной, русские сделают первый шаг. Поздно вечером 30 июля Бетман и Ягов приняли предложение главы генерального штаба и военного министра и согласились на следующий день выпустить прокламацию о том, что «наступила опасность войны». Распоряжения были опубликованы 31 июля, и за ними последовали очень строгие предупреждения в адрес России:

«Невзирая на переговоры о посредничестве, которые до сих пор ведутся, и мы сами до сих пор не предприняли никаких мер к мобилизации, Россия объявляет мобилизацию армии и флота против нас. Меры, предпринятые Россией, вынудили нас, ради безопасности Европы, объявить «угрозу войны», что еще не означает мобилизации. Но мобилизация может последовать, если Россия не приостановит все приготовления к войне против Австро-Венгрии в течение 12 часов…»[45].

30 июля, перед тем как принять окончательное решение о начале мобилизации, Бетман Гольвег поделился с прусским кабинетом[46] надеждой на то, что в России может развернуться кампания по обвинению Англии: «Надежды на Англию равны нулю», но он закончил с фантастической безответственностью; «Подавляющее большинство народов сами по себе миролюбивы, но события вышли из-под контроля и камень покатился…»[47]. Признаком того, что кризис вступил в еще более напряженную стадию, было чувство беспомощности. Австрия верила, что твердые меры против Сербии и заверения Германии о поддержке будут сдерживать Россию; русские верили, что демонстрация силы против Австрии позволит контролировать ее и сдерживать Германию. В обоих случаях прибегали к запугиванию, и три страны встретились с последствиями своих действий. С мобилизацией в России и возможностью начала войны между Германией и Россией, Германия была озабочена тем, чтобы выступила на Галицийском фронте и особенно не интересовалась австрийской карательной экспедицией против сербов. Конрад, который долго отстаивал необходимость действий против Сербии, теперь считал, что их надо прекратить. Он надеялся, что мобилизация в Германии может остановить выступление русских против Австрии. Изменение военных целей союзников произошло еще перед началом войны, и с большой неохотой, под давлением Германии, австро-венгерские министры рекомендовали императору Францу Иосифу в конце концов подписать приказ о всеобщей мобилизации 31 июля, хотя фактически она не могла начаться до 4 августа. Вечером Германия объявила войну России раньше, чем Австро-Венгрия, чье формальное заявление откладывалось до 6 августа.

Хотя некоторые из штатских полагали, что мобилизация не обязательно приведет к войне, скоро стало ясно, что по крайней мере для Германии невозможно держать армию на границе и не вести никаких военных действий. План войны на два фронта генерала Шлифена, выдвинутый несколько лет назад (см. гл. 4), основывался на