Держава и окраина. Н.И.Бобриков — генерал-губернатор Финляндии 1898-1904 гг. - Туомо Илмари Полвинен Страница 73

Ты, мой дорогой, милый Ники, у которого чувство справедливости всегда было так сильно, позволяешь обманывать себя такому лжецу, как Бобриков? И мое разочарование еще сильнее, потому что в беседе со мной в прошлый раз об этом деле, в марте, в Твоем кабинете в Зимнем дворце, Ты сам обещал написать ему и унять его слишком большое рвение. Наверное, помнишь и то, что я встала и в благодарность за это обещание поцеловала Тебя. Но после того он сам приехал в Петербург, и ему удалось полностью изменить Твои мысли. Ты неоднократно объяснял, что Твоим твердым намерением было ничего не менять в этой стране, а теперь все происходит именно наоборот. Там, где дела всегда шли хорошо и где народ был совершенно счастливым и довольным, теперь все разбито вдребезги, и изменено, и посеяны вражда и ненависть — и все это во имя так называемого патриотизма! Какой отменный пример значения этого слова!

Все, что сделано и делается в Финляндии, основано на лжи и обмане и ведет прямо к революции. Ты никогда не слушал никого, кто мог рассказать Тебе правду о положении страны, кроме Бьернберга (губернатора губернии Вааса, — Т.П.), и его, конечно, объявили лжецом, и Ты его не защитил.

Те несколько сенаторов, с которыми Бобриков позволил Тебе встретиться, были его приспешниками, которые врали Тебе, говоря, что все счастливы и только малое меньшинство в Финляндии протестует. Те, кто говорят Тебе, что сокрушение этой страны — благороднейшая страница Твоей истории, они подлецы. Здесь и во всей Европе, действительно повсюду, слышны негодующие голоса.

Меня заставляет страдать прежде всего то, что я люблю Финляндию точно так же, как люблю всю Россию, и меня приводит в отчаяние то, что Тебя, сын мой, который мне так дорог, принудили совершать все те несправедливости, все, что Ты никогда не сделал бы по собственной инициативе. Мое сердце обливается кровью, что мне приходится писать Тебе о всех этих мучительных вещах, но если не скажу Тебе правды я, то кто скажет? Тебе следует понять, что только огромная любовь и привязанность к Тебе побуждают меня поступать так».

В конце письма, написанного по-французски, Мария Федоровна обращала внимание сына на стремление Бобрикова добиться особых полномочий, которые простирались бы и на право арестовывать и высылать по своему усмотрению. «Заклинаю Тебя, чтобы Ты не соглашался на это — подумай только, какую ответственность Тебе придется взводить на свои плечи... И если позволительно спросить, ради чего все это должно происходить? В чем эти бедняги-финляндцы провинились, что заслужили такое обращение? Ради Бога, подумай обо всем снова и постарайся прекратить все те ужасные меры Бобрикова. Единственным выходом, который мне представляется, это отозвать его немедленно». По сведениям вдовствующей императрицы, «даже фон Плеве в последнее время говорил в этом направлении». «Дорогой, милый мой Ники, молю Бога, чтобы он открыл глаза Твои и наставил Тебя... Я обеспокоена невыразимо, думала два дня и провела бессонную ночь, но это не важно, если только могу помочь Тебе».

Император написал матери из Крыма, из Ливадии по-русски, сообщив, что пережил тяжелое личное потрясение. Его старый, любимый пес Иман сдох. «Я должен сознаться, что целый день потом плакал». И дальше он писал: «Теперь, милая Мама, я перехожу к тоже больному вопросу, к содержанию Твоего последнего письма. Через дня два-три после его получения узнал, что в Ялту приехал сам Бобриков с женой в короткий отпуск. Я тотчас же послал за ним и начал его исповедовать на основании того, что ты мне писала. Он на все мои трудные вопросы отвечал обстоятельно, подробно и спокойно. Я не могу допустить, чтобы он говорил мне неправду. Просто шведы стремятся возвратить себе прежнее, господствующее положение в Финляндии, вводя в заблуждение широкие круги народа. Против таких господ надо было предпринимать решительные меры. Правительство не может смотреть сквозь пальцы на то, что его же чиновники и служащие позволяют себе критиковать и не подчиняться распоряжениям властей.

Я вполне сознаю, что мы переживаем тяжелое время, но, даст Бог, через два-три года мы достигнем успокоения в Финляндии. Вспомни, милая Мама, как кричали и шумели при дорогом Папа немцы в Прибалтийских провинциях. Однако при настойчивом хладнокровном отношении к делу все окончилось через несколько лет, и даже теперь об этом забыли. Гораздо опаснее остановиться на полпути, потому что эта остановка принимается без исключений за перемену политики, нет ничего хуже таких поворотов внутренней политики для самого государства. Поэтому, милая Мама, хотя мне, так горячо любящему тебя сыну и тяжело говорить это, но я не могу разделить твое мнение про то, что делается в Финляндии. Не правда ли, дорогая моя Мама, было бы несравненно легче сказать Бобрикову: «Оставьте их делать что хотят, пусть все идет по-старому!» Сразу восстановилось бы спокойствие, и моя популярность возросла бы неизмеримо выше, чем теперь. Очень заманчивый призрак, но не для меня! Я предпочитаю принести это в жертву нынешнему невеселому положению вещей, потому что считаю, что иначе поступить не могу.

Прости меня и мою откровенность, милая, дорогая Мама, я чувствую, что эти строки не принесут Тебе той радости и успокоения, которых Ты, может быть, ожидала. Я писал их, все время думая о любимом Папа и о тебе. Ты пожалуйста, не сердись на меня, а только пожалей и предоставь невидимой руке Господа направить мой тяжкий земной путь!»

Так все и осталось. Мария Федоровна пожаловалась своему протеже и кандидату в генерал-губернаторы (позднее преемнику фон Плеве на посту министра внутренних дел) князю Святополк-Мирскому, что у Николая нет способности критически мыслить при выборе себе советников. «Эти свиньи вынуждают сына делать бог знает что и говорят, что муж мой желал этого». Вдовствующая императрица не очень-то скрывала свою досаду и от военного министра. 26 декабря 1902 года Куропаткин записал в своем дневнике: «Сегодня был в Гатчине. Государыня императрица Мария Федоровна более 40 минут вела со мной разговор о финляндских делах. Горячилась и волновалась. Раза два выступали на глазах ее слезы... Оправдывался, сколько мог, но, кажется, прежнего расположения все еще возвратить не мог». Император был глух к советам матери, одновременно он показывал, что сыт по горло датскими родственниками. Повторявшиеся почти каждый год визиты Николая II ко двору Христиана IX прекратились с начала XX века в основном из-за разногласий, касавшихся финляндского вопроса. Копенгагенский канал больше не действовал.

ПРЯНИК И КНУТ

«Преданный народ»