Император Адриан. Эллинофил на троне Рима - Игорь Олегович Князький Страница 61

Глава IX. Адриан и христианство. Толерантный император

Христианство в годы правления Адриана близилось к завершению первого столетия своего существования и сосуществования с Римской державой, на окраине каковой оно появилось и в пределах которой постепенно распространялось. Именно это замечательное обстоятельство и обеспечило христианству поразительное преображение от скромной секты, в крохотной Иудее зародившейся, до подлинно мировой религии, во всей необъятной Римской империи утвердившейся и даже за пороги её шагнувшей. Только в условиях Римской империи эпохи её расцвета могла родиться гениальная мысль, облечённая в постулат Саулом из Тарса, ставшим римским гражданином Павлом, а для христиан святым Апостолом: «Несть [перед Богом] ни эллина, ни скифа, ни иудея». Постулат сей и обеспечил христианству распространение среди всех народов Империи, а позднее и среди соседей, включая варварские народы, державу Римскую порушившие. Именно эта всемирность новой веры не могла не смутить римлян. Ведь этот бог не имел родины. Все известные божества откуда-то приходили: кто-то из Египта, кто-то из Фригии, кто-то из Ирана, а кто-то – из той же Иудеи… Христианский же бог, с точки зрения римлян, как бы не имел корней[561].

Существование новой веры в пределах Империи римские власти заметили далеко не сразу. И первое их впечатление о ней, возможно, даже не было негативным. Не зря ведь знаменитые христианские писатели эпохи Поздней империи настойчиво писали о доброжелательном отношении императора Тиберия к первым христианам[562]. Именно Тиберю, согласно христианскому преданию, Мария Магдалина продемонстрировала чудо пасхального яйца. Калигула, похоже, о христианах вообще не догадывался, а Клавдий изгнал из Рима неких иудеев, коих взволновал какой-то Хрест. Хрест – совсем не обязательно Иисус Христос. При Нероне христиан подвергли жесточайшему преследованию, в ходе которого, по преданию, погибли и святой Павел, и святой Пётр. Но причиной расправы было вовсе не их вероисповедание, а ложное обвинение в поджоге Рима, каковое римским властям подсказали находившиеся тогда в столице Империи иудейские первосвященники.

Домициану (единственному из Флавиев) приписываются какие-то гонения на христиан. Об этом сообщали всё те же Евсевий и Орозий[563]. Но каких-либо прямых доказательств его гонений на христиан и сведений о каких-либо конкретных жертвах не имеется[564].

Только эпоха Траяна правовым образом оформила взаимоотношения Римской империи и христианства и не самым благоприятным для христиан образом. Вот что гласил рескрипт Траяна на запрос наместника Вифинии Плиния Младшего о том, как должно поступать с христианами: «Выискивать их незачем: если на них поступит донос, и они будут изобличены, их следует наказать»[565]. Как наказывать – из запроса Плиния явствует и совершенно очевидно. Легат сообщает цезарю: «Пока что с теми, на кого донесли как на христиан, я действовал так. Я спрашивал их самих, христиане ли они; сознавшихся спрашивал во второй и третий раз, угрожая наказанием; упорствующих отправлял на казнь»[566]. Отсюда ответ Траяна должно понимать буквально так: доказанный христианин подлежит смерти. Безусловно, рескрипт «лучшего принцепса» ставил всех, исповедующих Христа, под вечное подозрение римской власти, под неотвратимое преследование. А с учётом прямой поддержки Траяном опыта Плиния это самым решительным образом означало: доказанный христианин подлежит смертной казни[567].

Адриан унаследовал от Траяна его распоряжение, которое, по сути, узаконило преследование христиан римской властью и обрекало тех, кто открыто перед судом признавал, что исповедует Христа, на смертную казнь. Правда, Траян запретил целенаправленный розыск христиан, почему и родилась легенда, что он якобы издал ещё некие рескрипты, смягчающие его же распоряжение о наказании христиан[568]. Но правда истории такова: «Optimus Princeps» первым обрёк христиан на гонения и казни только за то, что они христиане.

Мы знаем, что распоряжения Траяна вовсе не были для нашего героя чем-то неприкосновенным или же всенепременно подлежащим исполнению. Разумеется, он не мог не знать о переписке Траяна с Плинием Младшим, о христианах в Вифинии, так хорошо ему знакомой и памятной из-за знакомства с Антиноем. Но вот одобрял ли он подход Траяна к положению христиан в Империи и был ли согласен с тем, что до́лжно поступать с ними, буде они «доказаны», подобно тому же Плинию, то есть на казнь отправлять? Это вопрос.

Ответ на него следует искать в особенностях личности нашего героя. Адриан, безусловно, яркий интеллектуал, обладатель живого, открытого, оригинального ума. Он был способен понимать взгляды другого человека, вовсе не обязательно разделяя их и совсем уж не обязательно осуждая их. Как справедливо, думается, писал Эрнест Ренан, Адриан «любил Эпиктета и понимал его, конечно, не считая для себя обязательным следовать его правилам»[569]. Разумеется, отношения его с людьми интеллектуального труда были неоднозначными. Обратимся к его биографу Элию Спартиану: «Несмотря на то, что он очень легко произносил речи и писал стихи и был сведущ во всех искусствах, он всегда насмехался над специалистами во всех искусствах, считая себя учёнее их, презирал их, унижал. С этими самыми специалистами и философами он часто соревновался, со своей стороны выпуская книги и стихотворения»[570]. В то же время «несмотря на свою склонность бранить музыкантов, трагиков, комиков, грамматиков, риторов, ораторов, он всех специалистов удостаивал высоких почестей и делал богатыми, хотя и приводил их в смущение своими вопросами»[571].

Разумеется, христиане в его глазах не могли быть людьми интеллектуальных профессий. Но представлять собой, с его точки зрения, некую, пусть и странную, но разновидность философов, коих в какой-то степени можно причислить к интеллектуальной среде, они для него могли. А людей такого рода можно было высмеивать, презирать, даже унижать, но не преследовать. «И хотя он сам был виноват в том, что многие уходили от него опечаленными, он говорил, что ему тяжело видеть кого-либо печальным»[572]. Такой человек по природе своей – не гонитель инакомыслящих, хотя может таковых не любить и даже презирать, но при случае способен и облагодетельствовать. Даже незаслуженно. Отсюда нельзя не признать Адриана одним из самых благодушных римских императоров. Не всегда и не ко всем, как мы помним, но тем не менее дурные дела его скорее эпизоды, срывы, а благодушие – его суть. Потому можно вполне согласиться с суждением, что «такой император не мог не выразить своего