История частной жизни. Том 5: От I Мировой войны до конца XX века - Филипп Арьес Страница 49

вне обычного повседневного порядка»), поставила перед собой задачу «изучить бремя, навязанное нам событиями… [Она] убеждена в том, что мысль сама по себе рождается из событий пережитого опыта и должна быть с ними связана как с единственным, что может ее направлять». Уверенная в том, что тоталитарная реальность более информативна, чем та идеология, которой она руководствуется, Ханна Арендт, пытаясь раскрыть тайну опыта концлагерей, пишет в «Истоках тоталитаризма»: «Такой эксперимент… возможен только в концентрационных лагерях… Всякий говорящий или пишущий о концентрационных лагерях все еще вызывает подозрение, и, если говорящий окончательно вернулся в мир живых, его самого зачастую охватывают сомнения относительно собственной правдивости»{47}. Таким образом, задача состоит в том, чтобы понять, «все ли возможно» в обстановке тотального подавления и абсолютной деградации человека, или, как полагал Гегель, само его отчуждение является условием нового развития. Цель лагерей двояка: с одной стороны, разрушить идентичность тех, кто внутри; с другой — пресечь любые попытки тех, кто снаружи, обвинить лагерное начальство в отступлении от нормы, потому что все делалось для того, чтобы общество не знало точно, что происходит в лагерях, а имело об этом смутное, но пугающее представление, способствующее поддержанию порядка.

Слово «ГУЛАГ» появилось в 1934 году. Это аббревиатура русского названия «Главное управление лагерей и мест заключения». Александр Солженицын сделал его известным во всем мире. «Но рифма, содержащаяся в русском названии „Архипелаг ГУЛАГ“, пропадает при переводе. Кроме того, в семантическом плане название книги намекает на два момента: рождение новой, тоталитарной цивилизации, с отсылкой к рождению на греческих островах цивилизации европейской, и повсеместное распространение новой рабовладельческой системы: мы двигаемся между островами ГУЛАГа» (Ж. Нива). Что касается уничтожения евреев нацистами, оно в значительной мере было результатом импровизации и стечением обстоятельств. Чтобы защитить мнимую чистоту «арийской расы», от евреев надо избавиться. Лучше всего — вынудить их эмигрировать. Лагерь Дахау открылся в марте 1933 года, но евреи не были его специфическим контингентом. Погромы устраивали штурмовые отряды (SA), которые перестали существовать в 1934-м. Полицейский аппарат попал под контроль СС (организация была создана в 1925 году). Члены С С сетовали на переполненность лагерей. Количество интернированных стало сокращаться: в июне 1933 года их было 27 000, в 1937-м — 7500[89] Однако у нацистов нашлось много сторонников: мелкие и средние чиновники, желавшие занять высокие места в бюрократической иерархии, ранее занятые евреями (учителя — как, например, Гиммлер — в массовом порядке вступали в партию); мелкая буржуазия (кустарные производители, торговцы), которая рада была освободиться от еврейской конкуренции; видные представители свободных профессий, имевшие ту же мотивацию; воротилы крупного бизнеса, скупавшие по сходной цене предприятия, принадлежавшие евреям, срочно эмигрировавшим. Чтобы «ни один еврей не мог вклиниться в цепочку воспроизводства населения и нанести непоправимый урон немецкой крови», Эйхман проводит эффективную эмиграционную политику: из приблизительно 500 000 немецких евреев 270 000 покинули страну. В 1938 году проходят массовые аресты евреев, но многие из них после реквизиции богатства получают визу на выезд. Бедные евреи, напротив, не могли рассчитывать на свободу. Именно война, спровоцировав «перегруженность» лагерей, послужила поводом для «окончательного решения еврейского вопроса» в виде геноцида: в Польше насчитывалось несколько миллионов евреев, и враждебное отношение к ним сделало эмиграцию невозможной. Следовательно, их стали уничтожать, потому что для Гитлера, как он напишет в своем завещании Борману (которое принято считать подлинным), сохранение чистоты немецкой расы было важнее победы в войне.

Как выжить?

Как выжить в концентрационном лагере? Идентичность человека уничтожалась моментально: несчастных брили наголо, переодевали в лагерную одежду, отбирали все личные вещи, в частности обручальные кольца. От индивида как представителя общества не оставалось и следа. Люди начинали по-новому относиться ко времени: будущее не рассматривалось в масштабах месяцев или недель, но исчислялось днями, иногда часами. Каждый день мог стать последним. Адаптироваться следовало немедленно. «Когда окружение стремительно меняется, человеку не хватает времени для приобретения новых привычек, которые позволили бы приспособиться к новой жизни, оставшись верным собственной личности. Это дезориентирует человека и лишает уверенности в себе. Чем сильнее его смятение, тем более он склонен наблюдать за реакциями окружающих и пытаться имитировать их поведение. Но эта имитация, идущая вразрез с его собственной личностью, влечет за собой ее ослабление и распад, и человек быстро теряет способность реагировать самостоятельно на новые изменения» (Б. Беттельгейм). Уголовник, прибывший в лагерь, отлично сопротивляется, испытывая удовлетворение от того, что стал ровней политической элите, которая тоже держит удар. Не выдерживают заключенные по неполитическим мотивам: они не могут поверить в то, что с ними произошло, и пытаются убедить охранников в своей «невиновности». Слабая надежда на выживание зависит от их способности понять, как функционирует это «невообразимое» общество, которое (и это самое ужасное) структурно не отличается от того общества, что принято называть гражданским.

То, как выживали неполитические, рассмотрим на примере Маргареты Глас-Ларссон[90]. Маргарета была женой судетского еврея, который ассимилировался до такой степени, что стал антисемитом (муж заставлял ее краситься в блондинку, чтобы соответствовать «арийскому типу»). Их с мужем арестовали 18 октября 1941 года. Будучи абсолютно аполитичной, она моментально поняла природу того места, куда попала. Это было иерархизированное общество. В Освенциме по вытатуированному номеру можно установить дату поступления в лагерь. Узники с небольшими номерами пользовались большим авторитетом; «миллионеров» (номера которых содержали больше шести цифр) презирали. Социальная стратификация в лагере похожа на внелагерную: «аристократия» (1–2% заключенных) — старожилы лагеря, старожилы блоков, узники-врачи; средний слой (10%), выполняющий управленческие функции; все остальные, которых называют «мусульманами» — вероятно, за безропотность и фатализм. Чтобы выжить («преуспеть», сказали бы на свободе), непременно нужно завязать отношения с верхушкой главенствующего слоя. Это возможно благодаря «организации», как ее называют заключенные: следует выработать стратегию социального лифта. Стратегия Маргареты базировалась на трех умениях: зная азы косметологии, она становится визажисткой лагерных иерархов, включая эсэсовок; владея немецким языком, понимает то, что говорится не ей; умея гадать на картах, она успокаивает эсэсовок, озабоченных своим будущим. В лагерях царит коррупция. Маргарета имеет доступ к «Канаде» (так назывался склад, где хранились вещи заключенных, драгоценности; там она находила сырье для своей «косметики»). В этом мире дистрофиков, которых сложно внешне отличить друг от друга, надо сохранить хотя бы видимость своей идентичности: не позволить себе опуститься: «Я заметила, что узницы, позволившие себе опуститься, переставшие следить за собой, становились отталкивающими, отвратительными, и это было ужасно». Наконец, следовало потерять чувствительность к окружающей действительности и своему положению, на которые никак нельзя было повлиять. Если не сможешь приспособиться к этому — умрешь. Такова была судьба Альмы Розе, племянницы