История частной жизни. Том 5: От I Мировой войны до конца XX века - Филипп Арьес Страница 45

и о роли личности, на этот раз действовавшие заодно, убедили каждого солдата, что исход войны зависит от его смелости и мужества. «Отрезанная, обстреливаемая, часто собственной артиллерией, каждая часть была предоставлена сама себе. Приказ был один — „держаться“. Каждая рота была убеждена в том, что успех операции мог зависеть именно от нее. Никогда еще так много людей не испытывало одну-единственную общую уверенность. Никогда еще столько людей не брало на себя такую ответственность и не проявляло такую самоотверженность. Выдержав второй удар, они дали возможность командованию воссоздать порядок боя, выдержать все и победить» (М. Ферро). Немецкое свидетельство: «Внезапно двери и окна распахнулись, как будто сорвались с петель. Солдаты, офицеры и даже генерал бросились на улицу и окаменели. Как адское видение, от церкви через деревню мимо них прошли полки обезумевших солдат. Некоторые держали в руках чьи-то оторванные руки и ноги и размахивали ими, как дубинками, так что куски плоти летели в стороны. Паника свела им скулы. Генерал прокричал что-то; они начали дико смеяться. Он послал им навстречу своих солдат. „Остановите их! Ужас! Кошмар!“ Никого не удалось поймать. Они уже скатились вниз по склону и исчезли. Глаза у всех, кто это видел, расширились от ужаса, словно земля внезапно разверзлась перед ними <…>. „Откуда идут эти люди? — С поля боя, ваше превосходительство“» (Ф. фон Унру). Свидетельство француза: «В нескольких шагах от нас на дне траншеи лежало тело. Это был унтер-офицер, наполовину похороненный — видна была только голова, одно плечо и рука, кисть которой загнулась. Он лежал там со вчерашнего дня; его рука окоченела, и все, кто ходил туда-сюда по окопу, спотыкались об эту руку и падали. Надо было бы отсечь эту руку или же выкопать тело. Никто на это не отваживался» (Cazals R., Marqtiié Cl., Piniès R. Années cruelles 1914–1918). Вдали от Вердена было не лучше. Еще два свидетельства: «Однажды вечером патрульный Жак увидел, как из-под выцветших шинелей [трупов] разбегались крысы, огромные, нажравшиеся человеческого мяса. С бьющимся сердцем он подполз к одному из мертвецов. Каска с него слетела. Голова была совсем без мяса, голый череп, глаза съедены. Челюсть вывалилась на грязную рубашку, и из раскрытого рта выскочила отвратительная тварь» (Р. Нежелен). «В четыре часа пополудни немецкая стрельба прекратилась. Началась атака. В двухстах метрах от нас из траншеи вылез немецкий офицер с саблей наголо. За ним двигался полк колоннами по четыре, с ружьями на плече. Можно было подумать, что это парад в честь 14 июля. Мы были ошеломлены, и именно на это был расчет неприятеля. Но спустя несколько секунд, придя в себя, мы начали стрелять как сумасшедшие. Наши пулеметы, всегда готовые к бою, поддерживали нас. Немецкий офицер погиб метрах в пятидесяти от нас, вытянув правую руку в нашем направлении, а его люди падали штабелями за его спиной. Это было невообразимо» (капитан Дельвер, 101-й пехотный полк).

Солдат-«пуалю», готовый умереть за Родину

Перечитывая эти тексты — а подобных свидетельств много, — историк задается вопросом, как эти люди могли «держаться» больше четырех лет (восстания 1917 года быстро сошли на нет). Здесь можно выдвинуть три гипотезы, и все они будут связаны с частной жизнью. Во-первых, это отношение к смерти, которое пока свойственно Новому, а не Новейшему времени. Тогда смерть воспринималась как норма. В межвоенный период такое отношение к ней пошатнулось, а после II Мировой войны смерть стала «скандалом» (появились антибиотики, развилась кардиохирургия и т. д.). Во-вторых, война создала новую иерархию, в основе которой лежало личное мужество и цельность. Угроза смерти уничтожила всемогущество денег. Появилась новая элита, у которой в обыденное мирное время не было такой возможности. «Лишь мужество и сила духа не умирают», — говорил Стендаль. Когда начинается атака, социальное положение перестает играть какую-либо роль и становится мишурой: все люди оказываются обнаженными. Чувство солидарности преодолевает социальную рознь. Немец — это «бош», убийца «моего брата», и желание отомстить превосходит усталость и страх. Наконец, всеми солдатами движет национализм, обостренный потерей Эльзаса и Лотарингии. «Бош» — наследственный враг, хищник, захвативший две наши провинции. Справедливость и право — на французской стороне. Можно говорить о самой настоящей патриотической религии, которая вдалбливалась в головы как в светской школе (с 1880-х годов детей с начальной школы учили обращаться с оружием на деревянных моделях ружей), так и в религиозных учебных заведениях. Национализм был «ценностью», разделяемой и правыми, и левыми (левыми в меньшей степени) — это объясняет крах интернационализма в 1914 году. С этой точки зрения флаг-триколор, то есть отказ от только белого (символа монархии) и только красного (символа социализма) и их объединение с синим, выражает консенсус христиан и неверующих. Священники были такими же хорошими офицерами, как и учителя. Сменив кропило на саблю, отказавшись от всякого экуменизма, французские священники ринулись на немцев, на «бошей», на врагов. Французы и немцы, два христианских народа, убивали друг друга на протяжении более чем четырех лет. Сегодня это патриотическое рвение может показаться несколько наивным, однако именно оно дало возможность Франции победить, а немецкой армии — избежать полного уничтожения в 1918 году. То, что французская победа была достигнута благодаря гражданским лицам в военной форме — «пуалю», признают все участники боевых действий. Скрупулезно изучая памятники погибшим, Антуан Про подчеркивает, что в церемониях открытия памятников или поминовения нет намека на культ личности[87]. Этот автор настаивает на недоверии, даже враждебности «пуалю» к профессиональным военным: лучший контакт существовал у солдат с мобилизованными офицерами, потому что они были «руководителями близкими и гуманными, очень похожими на людей, которыми командовали, такими же мобилизованными гражданскими лицами, их власть была лишь временной, и, как и солдаты, они страдали и погибали». Памятники погибшим устанавливались не по инициативе государства, его помощь была весьма скромной (закон от 25 октября 1919 года), и тем не менее большинство из 38 000 коммун воздвигают их и торжественно открывают до наступления 1922 года. По мнению Антуана Про, было четыре типа памятников: гражданский памятник, очень строгий, без излишеств (список погибших, возможно, военный крест); патриотический памятник, изображающий солдата-триумфатора (в качестве примера — статуя работы Эжена Бене, воспроизведенная в девятистах экземплярах); патриотический надгробный памятник: скульптура умирающего солдата рядом с матерью и супругой; пацифистский, антимилитаристский памятник (например, памятник в Шато-Арну изображает человека, ломающего шпагу, и подпись гласит: «Будь проклята война»; на памятнике в Сен-Мартен д’Эстрео можно прочитать: «Итог войны: более 12 миллионов убитых… Огромные состояния, сколоченные на людском горе. Невиновные у расстрельного столба. Виновным — почести… Будь проклята война и те, кто ее развязал»). Ежегодные