Советская ведомственность - Коллектив авторов Страница 40

ресурсы и редистрибуцию создала условия для артикуляции ведомственных лексем, определявших границы государственности и слабости административного устройства. После Шахтинского дела 1928 года ведомственность как категория выпала из официального дискурса, описывающего промышленное производство, но сохранялась в рационализации аппарата. Вскоре она встроилась в терминологию сельскохозяйственных отношений в период коллективизации. Во времена Большого террора государственные деятели использовали ведомственность в политическом противостоянии, что вновь привело к осуждению ведомственных точек зрения в управлении промышленностью. В итоге перед Великой Отечественной войной артикуляция ведомственных интересов стала важным рационализирующим инструментом в сталинской большой политике. Однако во время самой войны произошел разрыв гувернаментальности – СССР превратился в идеальное государство, в котором не было место ведомственности. Но в эпоху позднего сталинизма она возвратилась в публичную сферу, когда артикуляция ведомственности была частью нового дискурсивного фрейма – городского дискурса, который стал доминирующим во времена IV пятилетнего плана. Таким образом, публичный дискурс каждый раз пересобирал понятие «ведомственность» для необходимости рационализации сменяющихся политических и социальных практик (у)правления на разных этапах истории Советского Союза.

В этом гувернаментальном дрейфе определяющим являлось то, как исторические субъекты воображали государство и его аппаратное устройство, каким содержанием наполняли эти абстракции. Принцип большевистского холизма, который был сформирован в начале 1920‑х годов и раскручен Дзержинским, подразумевал, что государственный интерес заключался в защите некой совокупности всей социалистической промышленности. Ведомственность нарушала эту производственную целостность и тем самым как бы подрывала хозяйство формирующегося государства. Этот контекст вписывал ведомственность в процесс гувернаментализации государственного интереса и в некоторых случаях определял рационализацию административных отношений. Например, когда государственные институты, такие как органы контроля и рабоче-крестьянской инспекции, пытались найти ведомственность в реальных практиках управления, они распознавали ее исключительно в волоките, канцелярщине и бюрократизме административного аппарата. Гувернаментализация государства в советской системе всегда сращивалась с административной рациональностью, а борьба с ведомственностью и усиление государства чаще принимали формы централизации учреждений и институтов. Вместе с тем принцип большевистского холизма также являлся трансформирующимся императивом. В первой половине 1930‑х годов он был практически вычеркнут из дискурсивной риторики, но вернулся вместе с Большим террором, обозначая верность партии. Так ведомственность стала политической категорией, которую большевики применяли в пасторализации своей власти. Одновременно с этим, в условиях начавшейся Второй мировой войны, с конца 1930‑х годов большевистский холизм свелся к принципу государственной дисциплины как механизму дискурсивного контроля над населением. Государственным интересом было единение народа. Поэтому новый дисциплинарный порядок, продолжавшийся до конца эпохи сталинизма, требовал в публичном дискурсе выполнения от всех жителей страны плановых обязательств и исполнения социалистической законности. Ведомственность становилась ярлыком, который вешали на тех, кто не следовал сталинскому дисциплинарному принципу, а таким мог быть любой гражданин страны. В послевоенное время большевистский холизм опять изменился – теперь он соотносил государственные интересы с интересами города, а городские Советы нарекли ведомственность и ведомства главным своим противником. Государственная гувернаментальность стала гувернаментальностью города. Итак, несмотря на всю переменчивость холистического принципа, ведомственность всегда определяла воображаемые пределы Советского государства.

Артикуляция ведомственности в публичном дискурсе была частью рационализации управленческих техник, которые организовывали взаимодействие государственных институтов и населения через различных государственных агентов. Признание ведомственности нередко фиксировало проблему отсутствия реципрокных связей между различными субъектами советской экономики и администрации. В рамках большевистского холизма Дзержинский настаивал на преодолении ведомственных интересов за счет формирования системы ответственности и доверия между центральной властью и местными управленцами, специалистами и хозяйственниками, рабочими и руководителями. Большинство рационализаторов считали, что кадровая политика была основным механизмом реализации этой реципрокной идеи. Ведомственность могли победить только тщательный подбор и воспитание кадров. Однако эти предложения Дзержинского в борьбе с ведомственностью были тяжело осуществимы. На практике доверие сменилось рабоче-крестьянским и партийным контролем или бесчисленными попытками ликвидации излишних бюрократических и канцелярских преград. В период Большого террора был принят консенсус, что единственным носителем реципрокности была партия. Сталин призвал «овладеть большевизмом», то есть к политическому доверию между партией и населением, следовать только партийной линии и искоренять в себе «ведомственное самолюбие». По предложению Молотова для борьбы с «ведомственной установкой» на предприятиях создавались «хозяйственно-производственные активы», которые выступали новыми политическими агентами, формировавшими дискурсивную реципрокность между государством и населением и противодействовавшими «делягам-хозяйственникам» с их ведомственными интересами. Чуть позже установление дисциплинарного порядка выдвинуло на первый план практики (у)правления, которые позволяли неизменно контролировать государственную дисциплину, политически воспитывать работников и охранять реципрокность – руководство не «через бумагу», а посредством практической деятельности проверки исполнения директив. Благодаря новому управленческому методу хозяйственники преодолели «ведомственный подход к делу», а в период войны и вовсе получили полную свободу действий, что центральная пресса трактовала как следование государственным интересам. В итоге война сформировала общество тотальной реципрокности, в котором не было места ведомственности. В послевоенный период эти реципрокные отношения обеспечили новый политический и социальный образ советской демократии. Соблюдение интересов города и городского Совета явилось сутью сталинского гражданства. Однако добиться права на город мешали ведомства, которые по своему усмотрению осуществляли городское строительство. Тем не менее гувернаментализация города и гражданская реципрокность в какой-то степени означали, что некоторые типы либеральной или экономической гувернаментальности позднесоветского времени были сформированы на закате сталинской эпохи.

Рассказанная в данной главе история артикуляции ведомственности в публичном дискурсе больше чем просто история одного понятия. Она ярко показала изменчивость и гибкость идей о советских (у)правленческих практиках, которые в то же время обладали постоянным свойством рационализации Советского государства и его бюрократии. Неожиданно «ведомственность» во всем своем лексическом разнообразии диагностировала те типы гувернаментальности, которые Фуко примерял к социалистическому строю. Вместе с тем анализ «ведомственности» не позволил замерить суверенитет как тип рациональности в СССР, поскольку дискурсивные агенты никогда не воспроизводили ее в описании власти партийных вождей. Высказывания о ведомственности выражали другой тип рациональности, осмысливающий, во-первых, границы советской государственности и, во-вторых, процессуальность административного аппарата. Эти смыслы фреймировали контекст употребления ведомственных категорий в экономике, политике, администрировании, гражданских практиках и городском дискурсе. Ведомственность всегда являлась маркером двух рационализаций основных практик (у)правления в СССР – государственной и административной гувернаментальностей. Критика ведомственности лежала в основе дискурсивной рациональности управленческих проблем. Без этой критики не было бы Советского государства.

Раздел II. Ведомственность как вертикальная система управления

Андрей Сметанин

Глава 3. «Очень сложно быть коммунистом и угодить министерству»

Открытая оппозиция директоров ведомственным правилам (по материалам экономических обсуждений 1955–1957 годов)

Директор и ведомство

Габриэль Гарсия Маркес, побывавший в СССР в 1957 году, вспоминал, что, когда ему рассказывали о работе советской промышленности и о том, что два соседних предприятия вынуждены общаться через