100 великих судебных процессов - Виорэль Михайлович Ломов Страница 40

class="p1">«Хрупкое сложение, мало приспособленное к физическому труду, высокий, не для человека его звания, уровень умственного развития, рано выявившаяся наклонность к высшей науке» (из судебной характеристики Берте) произвели впечатление не только на детей, но и на их романтическую мать, г-жу Мишу, которой Антуан сам годился в сыновья.

На суде через два года Берте показал, что г-жа Мишу осыпала его знаками утонченного внимания и с материнской заботливостью берегла хрупкое его здоровье. «Общение с ней мне было сладостью: она словно угадывала и понимала все, что творится в сердце восемнадцатилетнего юноши; наши беседы незаметно приобретали характер мечтательной чувствительности, придававшей им несказанную прелесть. Госпожа Мишу прониклась сочувствием к моим мукам и захотела несколько усладить их. За трогательное ее участие я отплатил ей неистовой любовью» (Б. Сарнов).

Все шло отлично, пока горничная не изобличила любовников. «Всяк сверчок знай свой шесток» – похоже, эту истину Берте усвоил слабо, за что и поплатился. Его с позором изгнали из семейства. Исключили Антуана и из духовной семинарии Гренобля, куда его пристроил кюре, – скорее всего, за безбожие.

Добросердечный священник не оставил воспитанника без призора и устроил его в богатое аристократическое семейство де Кардоне. История повторилась, хотя и с другим оттенком. Теперь Антуан увлекся не женой хозяина дома, а его дочкой. Чувства были взаимные, о чем мадмуазель призналась отцу. Не исключено, что все могло бы закончиться для Берте благополучно, не получи в этот момент г-н де Кардоне от г-жи Мишу письмо, в котором та изобличила своего бывшего любовника в лицемерии и корыстолюбии.

Покорителя сердец уволили, и он с подмоченной репутацией нигде не мог найти места. Доведенный до отчаяния, Берте во время обедни в церкви попытался застрелить г-жу Мишу и себя, но выстрелил неумело, и раны обоих оказались не смертельными. Скорее всего, Антуан совершил это преступление еще и от осознания никчемности своих попыток пробиться из грязи в князи. Во всяком случае, он во время следствия и на суде то и дело повторял, что жаждет смертного приговора. Это говорило не только о раскаянии преступника, но и о крушении всех его надежд «мирным путем» преодолеть сословные преграды, перескочив пропасть между богатством и нищетой.

Раненого заключили под стражу и возбудили уголовное дело по обвинению в преднамеренном покушении на убийство, да еще во время церковного богослужения, и на суицид.

Начавшийся судебный процесс прогремел на всю страну. В день суда большой зал был переполнен публикой, преимущественно дамами. Жандармы оцепили всю прилегающую территорию, не допуская толпы зевак к зданию суда.

Несколько часов длился допрос свидетелей. Затем с обвинительной речью выступил генеральный прокурор, который с пафосом распространялся о варварстве совершенного преступления и называл обвиняемого «чудовищем». Перед ним лежало письмо Антуана, в котором тот сам просил его осудить и казнить. «Смерть – самое сладостное прощение, которое я могу получить». На все вопросы Берте повторял одно и то же: «Убейте меня, приговорите меня к смерти, ни о чем больше я не прошу!» (А. Моруа).

Адвокат, играя на дам, взывал к человеколюбию 12 присяжных, состоятельных чиновников и буржуа, но и подтверждал желание обвиняемого: «Он не хочет жить. Зачем ему жизнь, если он лишился чести? Он уже почти не живет, он сам приговорил себя к смерти. Своим приговором вы только поможете ему избавиться от невыносимого существования».

Заключительное слово председатель окончил в полночь. Присяжные вынесли Берте свой обвинительный вердикт за полночь. Суд признал Антуана Берте виновным «в убийстве с заранее обдуманным намерением» и приговорил к гильотинированию. Подавать апелляцию Берте отказался. Осужденный сам выбрал себе могилу. И хотя он отказался от исповеди, «большая процессия священников сопровождала гроб».

P.S. Трагедию Берте Стендаль выразил в последнем слове Сореля на суде.

«– Я отнюдь не имею чести принадлежать к вашему сословию, господа: вы видите перед собой простолюдина, возмутившегося против своего низкого жребия…

Итак, я заслужил смерть, господа присяжные. Но будь я и менее виновен, я вижу здесь людей, которые, не задумываясь над тем, что молодость моя заслуживает некоторого сострадания, пожелают наказать и раз навсегда сломить в моем лице эту породу молодых людей низкого происхождения, задавленных нищетой, коим посчастливилось получить хорошее образование, в силу чего они осмелились затесаться в среду, которую высокомерие богачей именует хорошим обществом.

Вот мое преступление, господа, и оно будет наказано с тем большей суровостью, что меня, в сущности, судят отнюдь не равные мне. Я не вижу здесь на скамьях присяжных ни одного разбогатевшего крестьянина, а только одних возмущенных буржуа».

Приговорите его к жизни!

О деле французского мошенника, грабителя и убийцы Пьера-Франсуа Ласенера (1800–1836), известного тюремного мемуариста, россияне узнали из очерка «Процесс Ласенера» автора А. Фукье, опубликованного в журнале «Время» в 1861 г., и позднее из «Дневника писателя» Ф. М. Достоевского.

По словам Достоевского, процессы, подобные делу Ласенера, «занимательнее всевозможных романов, потому что освещают такие темные стороны человеческой души, которых искусство не любит касаться, а если и касается, то мимоходом, в виде эпизода». Писатель пояснил: «Низкие инстинкты и малодушие перед нуждой сделали его (Ласенера. – В.Л.) преступником, а он осмеливается выставлять себя жертвой своего века. И все это при безграничном тщеславии. Это тип тщеславия, доведенного до последней степени».

В «Преступлении и наказании» Федор Михайлович Достоевский взял Ласенера прототипом (кстати, весьма неудачным) Родиона Раскольникова.

Ласенер преступал законы общества от младых ногтей, за что несколько раз отбывал тюремное наказание. Грабежи и убийства Ласенер совершал с подельниками, которые, схваченные, выдали его полиции, за что и он «из чувства справедливого возмездия» припомнил на следствии все их грехи. Одновременно на него донес один из завсегдатаев притона, где убийца бахвалился своими злодеяниями.

Полиции преступник пришелся весьма кстати – у них уже скопилось несколько нераскрытых преступлений. Ласенер не стал запираться, охотно признался во всем, а еще составил программную речь, словно собирался идти в парламент. Обличив буржуа и мещан и вообще все общество в том, что они погубили его жизнь, и взвалив на себя все известные и неизвестные грабежи и убийства последней поры, поведал «о величии человека, который убивает не из стремления к наживе, а по идейным, так сказать, соображениям. То есть для того, чтобы доказать свою исключительность и общественную порочность». Преступник явно хотел стать героем дня. (Когда позднее на суде его уличили во лжи и «отобрали» большую часть возведенных на себя преступлений, Ласенер даже оскорбился.)

Однако же героем дня Пьер-Франсуа не стал, и тогда он через несколько дней потребовал себе смертной казни. Ему страстно хотелось выглядеть как можно хуже, хотя хуже