В дальних плаваниях и полетах - Лев Борисович Хват Страница 4

12 февраля физик Ибрагим Факидов записал в своем дневнике: «Весь день работал в палатке. Дрейф дошел до семи метров в минуту… Что ожидает нас в эту ночь? Живем, как на вулкане или открытых позициях. Издали доносятся глухие стуки».

Наутро вахтенный отметил в судовом журнале: «Северный ветер — семь баллов, пурга, мороз 30 градусов».

Сквозь пелену полярной метели виднелся мощный ледяной хребет, подступавший к судну. Смерзшиеся в сплошную гряду торосы беспокойно шевелились, будто потревоженные исполинские животные. Температура упала до минус тридцати шести градусов. Снег заметал палубу.

С оглушительным гулом лопались массивные ледяные поля, образуя новые гряды. Грозно надвигались они на судно, и не было силы, способной удержать их чудовищный напор. Ледяной хребет высотой с трехэтажный дом все ближе подбирался к «Челюскину». Настал час испытаний…

Общая тревога! Аврал!

Люди бросились на свои посты. Через борт полетели мешки, бочки, ящики. Вот уже спущен на лед маленький самолет-амфибия, и Бабушкин с механиками оттаскивают машину подальше.

Извиваясь петлей, ледяная гряда охватывает корабль. Края огромной подковы смыкаются. Заскрипела металлическая обшивка, затрещал остов судна. Нажим, еще нажим, еще — и будто тысячетонный молот загрохотал по корпусу «Челюскина».

— Продавило левый борт! — раздался заглушенный крик.

Льды прорвали обшивку ниже ватерлинии. В сорокапятиметровую пробоину с ревом хлынула вода, затопляя трюмы, коридоры, кубрики, каюты.

Полярники лихорадочно спускали за борт камельки, трубы, войлок, фанеру, глину, доски, кирпич — все, что могло пригодиться.

Корабль погружался, но люди продолжали сновать по палубе, сбрасывая на лед снаряжение, спасая шлюпки и боты. Носовая палуба скрылась под водой.

— Покинуть судно! Все на лед! — донесся приказ капитана.

Бежали по перекосившимся сходням, прыгали через борт. Начальник экспедиции и капитан пропускали мимо себя последних.

— Все? — спросил Шмидт.

Капитан Воронин утвердительно кивнул. Неистовый скрежет заглушил его слова.

— На лед…

Уже три четверти корпуса исчезло под водой…

— Борис! Борис!.. Могилевич!.. — послышались тревожные голоса.

Борис Григорьевич Могилевич, заведующий хозяйством экспедиции, стоял на палубе, словно раздумывая, серьезный, невозмутимо-спокойный. Корма поднималась все выше, и Могилевич, балансируя, с трудом удерживался на ногах.

— Прыгай, Боря! Скорее прыгай! — кричали ему друзья.

Он сделал шаг, но в то же мгновение сорвались и покатились грохочущие бревна. Могилевича сбило с ног, и он исчез в серой мгле…

Минутой позже «Челюскин», задрав корму с беспомощным винтом, навсегда погрузился в океанскую пучину.

В огромной бурлящей воронке закружились обломки. Льды медленно сходились над местом катастрофы.

На плавучем белом поле Чукотского моря, далеко за Полярным кругом, остались сто четыре человека.

Ветер бешено гнал клубы снежной пыли.

ЛАГЕРЬ В ЧУКОТСКОМ МОРЕ

Все было кончено — все, что связывалось с привычной судовой жизнью, с размеренным, упорядоченным бытом, удобствами, будничными заботами и радостями.

Каждый из участников похода по-своему переживал гибель «Челюскина». В последние часы было не до размышлений о будущем, но теперь тревожные мысли овладели людьми. До ближайшего берега более полутораста километров, да и там — безлюдная тундра, нескончаемые снежные пространства с редкими чукотскими стойбищами. Дальше к востоку, у Берингова пролива, — арктический поселок Уэлен, где, кажется, есть самолет и, конечно, собачьи упряжки… А как невообразимо далеко Москва, Ленинград, большие и шумные города!.. На родине еще не знают о катастрофе. Поспеет ли помощь до того, как очередное сжатие сокрушит ненадежное пристанище экспедиции, или придется, не дожидаясь выручки, двинуться по ледяным полям пешком? Путь к побережью долог и опасен, он по плечу только физически крепким, тренированным, испытанным полярникам. А что будет с женщинами и детьми?..

В первые же часы у челюскинцев появилось множество существенных дел. Надо было позаботиться о крове, тепле, горячей пище; надо было поразмыслить о многом таком, что на судне делалось «само собой». В неотложных хлопотах тонули беспокойные думы.

В полумраке группа челюскинцев ставила просторную палатку для женщин и детей. Вспыхнул одинокий костер. Кто-то возбужденным голосом рассказывал: «А я чайничек нашел. Растопим снег и напьемся горяченького». Передавались вести: «Идите к большому торосу за теплыми вещами… Возле ближней трещины раздают консервы и галеты…» Слышалось: «А куда девали фанеру?.. Гвоздей не видели?.. Кто знает — посуда уцелела?..» Предприимчивый буфетчик, прозванный на корабле кормильцем, подсчитывал спасенную утварь: «Котел есть… Вилок много, а вот ложек — кот наплакал… Четыре чайника. Кастрюль и сковородок ни одной. Кружек хватит на всех. Примусов двенадцать, керосинок пять, камельков девять…»

Загорались огоньки, свет «летучих мышей» озарил палатки.

Подсчитали продовольственные запасы: их должно хватить месяца на два. Удалось спасти консервы, галеты, масло, сыр, сушеный картофель, какао, муку, сахар, крупу, сгущенное молоко, три свиные туши… Можно и медведей добыть: уцелели пять ружей, семь пистолетов, ящики с порохом и патронами.

«Все будет в порядке, все образуется!» Никто не произносил этих слов, но они угадывались в тоне голосов, в шутках, в звонких ударах топоров на стройке общежития. И уже витало в лагере чье-то крылатое выражение: «Полярные робинзоны».

Группы у костров поредели, челюскинцы разбрелись по своим пристанищам, утих говор. Еще пуще завыла пурга, била снежной крупой по брезенту палаток, где в меховых мешках крепко спали утомленные люди.

В небольшой парусиновой палатке тусклое пламя освещает фигуры в долгополых малицах и ватниках. Радисты Эрнст Кренкель и Сима Иванов склонились над аппаратом. Закоченевшими пальцами Кренкель настраивает приемник. Вот послышался дробный стук неведомой станции, свист, кваканье саксофона… Еще поворот ручки, и радист попадает на знакомую волну Уэлена. Там работает комсомолка Людмила Шрадер; несколько недель она поддерживала связь с «Челюскиным». Кренкель слышит, как девушка спрашивает у мыса Северного: «Нет ли у вас вестей о «Челюскине»? Он не отвечает на мои вызовы».

На берегу еще не знают о катастрофе, но молчание судовой радиостанции породило нарастающую тревогу. Точки и тире врываются в эфир. Слышно, как Уэлен и Северный уславливаются вести непрерывное наблюдение.

Кренкель включает передатчик и долго зовет береговые станции, но никто не откликается.

Надев малицу, радист выбирается из палатки и, стараясь не сбиться с тропы, заносимой снегом, бредет к начальнику экспедиции. На мгновение он теряет след и тут же ныряет в сугроб у большой палатки. Оттуда слышны женские голоса:

— Не мерзнете?

— За маленькую боюсь, на душе неспокойно…

Наконец Кренкель добирается до