Третий Рим. 500 лет русской имперской идеи - Илья Сергеевич Вевюрко Страница 39

В данной части главы мы исследуем, однако, лишь образы. Осознавал ли Петербург себя Римом? Несомненно. Как нельзя лучше об этом свидетельствует Казанский собор, задуманный императором Павлом для местопребывания главного «палладия» из принесенных царем-основателем города, с колоннадой и куполом, живо (впрочем, вполне оригинально) напоминающими о Ватикане. И Михайловский замок, построенный тем же Павлом, отсылает к римскому Замку Ангела, долгое время бывшему резиденцией понтификов. «Дому твоему подобает святыня Господня в долготу дней» – гласит переиначенный стих из девяносто второго псалма, выбитый на фасаде. Возможно, это неудавшийся апотропей, призванный защитить хозяина дома рядом с его домовым храмом, посвященным архангелу; вместе с тем это и проявление идеи религиозного характера царской власти. Слова из другого псалма «Не нам, не нам, а имени Твоему» были помещены Павлом на знамена и монеты. Таким образом, Павел сознательно проводил в жизнь архетипы христианского Рима, полагая, что Россия, после исключительно блестящего для нее восемнадцатого века, выходит на еще более широкое поприще и сможет быть действительно империей, доминирующей в Европе – мечта, на воплощение которой в действительность будет потрачен век девятнадцатый.

Михайловский (Инженерный) замок. Фото автора

Отдельный римский мотив представляют собой колонны. Ростральные, начала XIX века – чисто светские, они сооружены по аналогии с древнеримскими собраниями носов трофейных кораблей (лат. rostra). Сугубо христианский смысл у Александровской колонны, сооруженной в 1833 году в честь победы над Наполеоном. Среди ее предшественниц Вандомская колонна в Париже, которую она опровергает, превосходя высотой, колонна Константина в Константинополе и еще более ранняя – колонна Траяна в Риме. Столп – символ триумфа и силы государства, они выражаются уже в его воздвижении, своего рода «вознесении рога», если апеллировать к библейской образности. Так обычно трактуют и Александровскую колонну на Дворцовой площади, относя к ней имя «Александрийский столп» в стихотворении Пушкина «Памятник». Но действительно ли поэт хотел вознести голову выше креста, которым увенчивается самый красивый монумент Петербурга?

Александровская колонна, свидетельствуя о силе государства, все же прославляет вовсе не эту силу. Ангел, без усилия (как святой Георгий Победоносец на древних иконах) поражающий крестом змею, указывает рукой на небо, приписывая победу одному Богу. Этот ангел, разумеется, отсылает к ангелу-хранителю столицы на шпиле Петропавловского собора. Но силой, побеждающей зло, является даже не ангел, а сам крест, явившийся римскому императору Константину перед решающей битвой 312 года у Мульвийского моста. Надежда царя Александра на Бога, а не на военный талант, противопоставляется гениальности Наполеона и его надежде на собственные силы.

Такова же идея храма Христа Спасителя, построенного в старой столице, «в сердце России», как тогда говорили, но принадлежащего также петербургской эпохе с ее имперским строительством на века. Идея эта была выражена в императорских манифестах «О принесении Господу Богу благодарения за освобождение России от нашествия неприятельского» и «О построении в Москве церкви во имя Христа Спасителя, в ознаменование благодарности к промыслу Божьему за спасение России от врагов». Вот выдержки из обоих этих документов:

«И так, да познаем в великом деле сем промысел Божий. Повергнемся пред Святым его Престолом, и видя ясно руку его, покаравшую гордость и злочестие, вместо тщеславия и кичения о победах наших научимся из сего великого и страшного примера быть кроткими и смиренными законов и воли Его исполнителями, не похожими на сих отпадших от веры осквернителей храмов Божьих, врагов наших, которых тела в несметном количестве валяются пищею псам и воронам! Велик Господь наш Бог в милостях и во гневе своем!»

«В сохранение вечной памяти того беспримерного усердия, верности и любви к Вере и к Отечеству, какими в трудные времена превознес себя народ Российский, и в ознаменование благодарности Нашей к Промыслу Божьему, спасшему Россию от грозившей ей гибели, вознамерились Мы в Первопрестольном граде Нашем Москве создать церковь во имя Спасителя Христа, подробное о чем постановление возвещено будет в свое время… Да простоит сей храм многие веки…»

Из этих слов понятно, почему Отечественная война 1812 года приобрела в глазах современников ореол духовного подъема, беспримерного для ближайших к ней десятилетий, если не столетий – именно в связи с тем, что была связана с ощущением бессилия человеческих замыслов, и самый пожар Москвы, обернувшийся бегством неприятеля, «никем не гонимого», все то, что у иных поколений могло бы вызвать усмешку в тщетной попытке понять, «кто тут нам помог? / остервенение народа, / Барклай, зима иль русский Бог», – это самое и впечатлило современников как дело совершенно нечеловеческое, а потому сразу ставшее эпосом, чего удостаиваются далеко не все события земной истории.

По проекту лютеранина Карла Витберга храм Христа Спасителя, построенный в классическом стиле на Воробевых горах, должен был иметь три яруса: крипту, в которой служились бы панихиды по павшим воинам, крестообразное основное здание собора и верхнюю ротонду, посвященные праздникам Рождества, Преображения и Воскресения соответственно. Витберг писал: «Я понимал, что этот храм должен быть величествен и колоссален, перевесить, наконец, славу храма Петра в Риме. […] не здание хотелось мне воздвигнуть, а молитву Богу». Император Александр говорил ему: «Что до меня касается, то мне это все равно, но ради простого народа мне было бы желательно, чтобы вы принадлежали к нашей церкви, потому что таинственное значение вашего проекта храма не всякому понятно, и простому человеку он может показаться ересью, если же, напротив, вы сами перемените веру ради построения этого собора, то это произведет на него особое впечатление. Но я вас к этому не принуждаю, если только это противоречит вашей совести, то я этого со своей стороны не желаю» [100].

Александровская колонна на Дворцовой площади. Фото автора

Так причудливо сочетались в России того времени вера в Бога и в избранность страны Богом, конфессиональный индифферентизм и масонство, приверженцем которого был Витберг. Справедливости ради надо заметить, что масонство в то время представляло себя течением христианским, но только мистическим и отчасти эзотерическим. Плохо понятное большинству членов лож и оттого тем более привлекательное, оно служило британским инструментом, в частности, для создания антифранцузских коалиций [101]. В 1822 году император Александр запретил в России масонские ложи, заметив, что они занимаются «сокровенно предметами политическими».

Другой план создания храма Христа Спасителя принадлежал Андрею Ефимовичу Воронихину, выходцу из крепостных, уже прославившемуся строительством Казанского собора. Отмечают, что и этот проект 1813 года имел сходство