Третий Рим. 500 лет русской имперской идеи - Илья Сергеевич Вевюрко Страница 35

результате стремительных событий середины века он оказался патриархом не только Великой, но и Малой и Белой Руси, точно так же как царь был «самодержцем» их всех. Киевская митрополия только в 1686 году официально будет передана константинопольским патриархом Дионисием IV под власть патриарха московского, но с момента присоединения Киева уже фактически находится под управлением из царствующего града. Россия сохраняет и обновляет свои традиционные связи с единоверцами – сербами, болгарами, валахами, грузинами. Так, сербский патриарх вместе с антиохийским присутствует при первых реформаторских шагах Никона. Практически все они содержат обряды те же, что и у греков: не потому что эти обряды изначальны, но потому что взаимосвязанность регионов давала быстрый ход изменениям, притом что в Cредние века обряды не были чем-то неподвижным [92].

Большая государственная печать с полным царским титулом

С учетом уже начавшейся полемики русских и греков Никон оказался перед непростым выбором, который и независимо от его властолюбивого и горячего характера так или иначе предполагал неизбежность какого-то принуждения. Он должен был или заставить жителей воссоединенных земель принять московский обряд, или заставить своих земляков принять обряд греческий, или же оставить все как есть, но и в этом случае пришлось бы подавлять голоса критиков, утверждающих, что у греков и всех согласных с ними в обрядах «православная вера испроказилась».

Трагическое положение для патриарха, который несет ответственность за самую большую в мире поместную церковь, а если учесть возложенный на него белый клобук, то в некотором смысле отвечает и за вселенское православие. Уже в качестве дополнительного фактора к этому положению следует прибавить характер Никона – архипастыря, который во время примирения с Иваном Нероновым, получив от своего бывшего друга обличение в жестокости, уже и не возражая ему, ответствовал только: «Не могу, батюшко, терпеть». Как известно, Никон, воодушевленный величием патриаршего сана, хотя и проводил свои решения через соборы, но делал это не советом и обсуждением, а энергией собственной воли. Если мы присмотримся внимательнее, то увидим, что и другие деятели круга «ревнителей» – сам Неронов, Аввакум, Стефан Вонифатьев – были людьми этого склада. Все они пламенно и властно призывали к тому, что считали верным, только никто из них, кроме Никона, не был облечен архиерейской властью. Таких людей востребовала эпоха, потому, собранные из разных мест за свои таланты, они и оказались в столице. Характер эпохи важнее характеров людей.

Как же так получилось, что церковная традиция забыла о своем историческом разнообразии, в то время как оно могло бы помочь делу мира и любви? Судя по посланию 1654 года, она и не забывала. Но эпоха, в которую входили теперь Европа и Русь, требовала иных форм: а именно унификации. В исключительно суровый климатически и политически для Северо-Запада цивилизованного мира «малый ледниковый период» происходило становление сильного государства – того, которое потом сделается государством национальным и создаст основу современного мироустройства. Самым острым дефицитом, с которым столкнулось это государство при своем рождении, была даже не хроническая нехватка капитала, приведшая к секуляризации, но нехватка послушания. Еще во время Медного бунта 1662 года кто-то из толпы, разговаривая с царем, схватил его за пуговицу – вещь, для русского XVIII века уже немыслимая. Разнообразие, пестрота средневекового общества в этот период начинает ассоциироваться с хаосом, противостоящим идеалу порядка, постепенно распространяемому восходящим в зенит рационализмом. Отсюда вера, поначалу неотчетливая для себя самой и отождествляющая себя с традиционностью, отдана во власть и целительность правила. Чтобы тождество с традиционностью было достоверным, его поборники вполне искренне отождествляли правила, сложившиеся к их времени в их окружении, с самой традицией, если только эти правила могли опереться на высший авторитет того времени – писаный источник. Значит, разнообразие традиции не могло спасти любовь и мир, но напротив, только любовь могла бы спасти мир, при необходимости жертвуя разнообразием.

Вопрос о том, кому больше не хватило любви, граничил бы с сердцеведеньем, так что не будем и ставить его. Факт, что вообще на Руси ее тогда не хватило для того, чтобы предотвратить раскол и его жесточайшие эксцессы. Как мало это зависело лично от Никона, можно видеть по следующему эпизоду. Во время примирения с Нероновым в 1657 году патриарх, которому оставалось уже недолго пребывать на престоле, позволил старцу служить по дореформенным Служебникам, сказав «обои де добры», а Неронов, ответив «я старых-де добрых и держуся», в то же время заверил, что не хочет «со вселенскими патриархи раздор творити». Читая разрешительные молитвы над бывшим другом, патриарх сильно плакал: думается, об отношениях не с одним Нероновым, но и со всеми бывшими друзьями. Никон как будто устал от реформы, на практике он начал отходить от некоторых ее положений. Но подули уже совсем иные ветры: начался конфликт патриарха с царем, в результате которого Никон откажется от престола; его будет судить Большой собор, который утвердит и отлучение старообрядцев.

Конфликт царя и патриарха разрушил идиллию, никогда не воплощавшуюся в жизнь, но запечатленную некогда в предисловии к деяниям Стоглава. Принято приписывать Никону попытку введения на Руси доктрины «священство выше царства», но ведь смирение царства перед церковным каноном и архиереями декларировал еще Иван, будущий Грозный, в своем соборном слове. Речь шла, правда, не столько о подчинении царя митрополиту, сколько их обоих – правилам. Царь советовался с «миром» на Земском соборе, затем отдельно с иерархами на церковном. Земства избирали уполномоченных для суда и самоуправления; приходы, как подтверждал Стоглав, избирали будущих священников. Этот порядок пережил даже Смутное время, но в царствование Алексея Михайловича он подошел к своему концу [93]. Соборное уложение 1648 года нанесло удар по церковному самоуправлению, подчинив архиереев государству через монастырский приказ. Никон последовательно боролся против этого, и его недовольство Соборным уложением, видимо, было главной причиной конфликта.

Но защищая традиционные права церкви, Никон фактически сводил их к своей персоне, до предела возвышая харизму патриаршей власти. На централизацию государства он отвечал церковной централизацией, быть может, не совсем осознанно, потому что пафос патриаршей ответственности у Никона вполне искренен, а остальные архиереи, кроме воспротивившегося реформе Павла Коломенского, которого Никон вопреки правилам без суда лишил сана, оказываются в истории как бы безгласными. Зато эта воля к централизации, проводясь в жизнь железной рукой, уже и сама по себе вызвала сопротивление снизу, а необоснованность реформы и происходишее при ней нарушение правил придали силу сопротивлению, трагизм которого подчеркивался тем, что сами сопротивляющиеся тоже стремились к унификации, относились к своим братьям из