Россия и Запад: война миров - Орехов Дмитрий Страница 3

Другим значительным автором литературы присвоения был старший современник Киплинга, французский писатель Жюль Верн. Вот характерное описание коренных жителей Австралии из романа «Дети капитана Гранта» (1868).

«Через каких-нибудь сто шагов путешественники неожиданно наткнулись на становище туземцев. Какое печальное зрелище! На голой земле раскинулось с десяток шалашей. Эти „гунисо“, сделанные из кусков коры, заходящих друг на друга наподобие черепицы, защищали своих жалких обитателей лишь с одной стороны. Эти обитатели, несчастные существа, опустившиеся вследствие нищеты, имели отталкивающий вид. Их было человек тридцать — мужчин, женщин и детей, одетых в лохмотья шкур кенгуру. ‹…›

Туземцы были ростом от пяти футов четырёх дюймов до пяти футов семи дюймов, цвет кожи у них был тёмный, но не чёрный, а словно старая сажа, длинные руки, выпяченные животы, лохматые волосы. Тела дикарей были татуированы и испещрены шрамами от надрезов, сделанных ими в знак траура при погребальных обрядах. Трудно было вообразить себе лица, менее отвечающие европейскому идеалу красоты: огромный рот, нос приплюснутый и словно раздавленный, выдающаяся вперёд нижняя челюсть с белыми торчащими зубами. Никогда человеческое существо не было столь схоже с животными. ‹…› Сострадательные женщины вышли из фургона, ласково протянули руки несчастным созданиям и предложили им еды, которую те с отталкивающей жадностью поглощали. Туземцы тем более должны были принять леди Элен за божество, что в их представлении чернокожие после смерти перевоплощаются в белых… Эти несчастные, изголодавшиеся люди бросали на фургон страшные взгляды, показывая острые зубы, которые, быть может, разрывали клочья человеческого мяса…

Тем временем Гленарван по просьбе леди Элен приказал раздать окружающим туземцам некоторое количество съестных припасов. Дикари, поняв, в чем дёло, стали так бурно выражать свой восторг, что это не могло не тронуть самое чёрствое сердце. Они испускали такие крики, какие испускают дикие звери, когда сторож приносит им их ежедневный рацион».

Описанные Жюлем Верном обезьяноподобные существа словно бы оттеняют прекрасный мир, в котором поселились белые европейцы, ведь рядом со стоянкой аборигенов находится поместье белых колонизаторов, молодых англичан, ухоженное, как английский парк, и наполненное звуками классической музыки.

Я далёк от того, чтобы считать Жюля Верна закоренелым расистом (притом что ему действительно принадлежит немало расистских высказываний), но его романы несомненно послужили Большому колониальному мифу. Этот миф убеждал западного человека в его онтологическом превосходстве над другими народами, воодушевлял и звал к новым завоеваниям. Куда бы ни направлял свой ищущий взгляд европеец, к богатствам какой бы страны он ни присматривался, он всюду создавал литературу присвоения с её стереотипным мифом о «животном» или «полуживотном» существовании народа, который неизбежно должен покориться белым колонизаторам. Не избежала этой участи и Россия.

Русский миф

Фактически русский (восточноевропейский) миф был такой же составной частью Большого колониального мифа, как африканский, азиатский, тихоокеанский, индейский, латиноамериканский.

Русское пространство также было присвоено в литературе — в заметках путешественников, в художественной литературе, в произведениях философов. Век Просвещения постарался приписать нам все черты дикости и отсталости, которые в XVII веке европейцы столь успешно находили у индейцев, азиатов и африканцев. В представлениях западных авторов, многие из которых никогда не были в нашей стране, Россия «знала лишь самые начала искусств, которым учит нужда» и молилась овчине; её армия «состояла из дикарей, одетых в звериные шкуры, вооружённых стрелами или дубинами». Здесь отцы продавали дочерей в сексуальное рабство иностранцам и, заключив выгодную сделку, на коленях благодарили своего «идола» — святого Николая.

Стихийная русофобия Запада получила осмысление в творчестве Киплинга, который был убеждён, что русские «хотят выглядеть самыми восточными из западных людей, тогда как на самом деле являются самыми западными из восточных». В романе «Ким» русские варвары грозят нарушить спокойствие мудро управляемой англичанами Индии, однако их козни расстраивает мальчик-ирландец Ким. В детском варианте той же истории мальчик Маугли спасает индийские джунгли от нашествия жестоких и не знающих Закона джунглей красных псов, населяющих плоскогорья.

Если у англичанина Киплинга Россия ассоциируется с красными псами, вожаку которых Маугли отрезает хвост, то для немца Рудольфа Эриха Распэ, творившего в XVIII веке, Россия — страна волков, лисиц и медведей. Его герой барон Мюнхаузен усмиряет одного волка, загнав его в лошадиную сбрую на место съеденной лошади, а другого выворачивает наизнанку; он прибивает лису к дереву и плетью выбивает её из собственной шкуры; он избивает русского вельможу его же собственным медведем, взяв последнего за задние лапы. В книге Распэ вся Восточная Европа как будто существует лишь для того, чтобы поставлять барону материал для живодёрских экспериментов; она не способна оказать ему даже малейшее сопротивление и всё время распахивается для чужака как любвеобильная женщина. (Не случайно в конце первого тома Мюнхаузен получает от российской императрицы предложение «разделить с ней её ложе и трон»).

Книга «Приключения барона Мюнхаузена» в сокращённом пересказе Чуковского стала в России детской классикой, однако поневоле задумаешься: так ли уж забавен этот немец с кнутом в руке, враль и нахал, подчиняющий пространство Восточной Европы? Как и в случае с африканскими, азиатскими и прочими сюжетами присвоения, этот нарратив получил продолжение в реальности: вслед за бароном Мюнхаузеном в Россию пришёл Гитлер.

А вот ещё один автор, антифашистская позиция которого как будто освобождает его от любых подозрений в потворстве империалистическим нарративам, — Эрих Мария Ремарк. Но давайте внимательно посмотрим на то, как этот автор изображает русских в своём знаменитом романе «На Западном фронте без перемен».

«Рядом с нашими бараками находится большой лагерь русских военнопленных. Он отделён от нас оградой из проволочной сетки, но тем не менее пленные всё же умудряются пробираться к нам. Они ведут себя очень робко и боязливо; большинство из них — люди рослые, почти все носят бороды; в общем, каждый из них напоминает присмиревшего после побоев сенбернара. Они обходят украдкой наши бараки, заглядывая в бочки с отбросами. Трудно представить себе, что они там находят. Нас и самих-то держат впроголодь, а главное — кормят всякой дрянью: брюквой (каждая брюквина режется на шесть долек и варится в воде), сырой, не очищенной от грязи морковкой; подгнившая картошка считается лакомством, а самое изысканное блюдо — это жидкий рисовый суп, в котором плавают мелко нарезанные говяжьи жилы; может, их туда и кладут, но нарезаны они так мелко, что их уже не найдёшь. Тем не менее всё это, конечно, исправно съедается. Если кое-кто и в самом деле живёт так богато, что может не