Западная Европа. 1917-й. - Кира Эммануиловна Кирова Страница 3

подводную войну, завозить на Британские острова продукты из-за моря стало трудно и над страной нависла угроза голода. Правительство, а по его указанию и буржуазная пресса начали шумную кампанию за добровольное ограничение потребления. «Ешьте меньше картофеля! Ешьте меньше хлеба! Ешьте еще меньше хлеба!» — кричали газеты.

Весной 1917 г. на улицах английских городов затемно выстраивались длинные, на несколько кварталов, с трудом регулируемые полицией очереди женщин и подростков. Стояли за хлебом, картофелем, сахаром, маргарином. Сахара многие рабочие семьи не видели по многу дней и даже недель, картофель превратился в лакомство, и когда на одной из ферм было объявлено о продаже картофеля, туда уже к 6 часам утра приехало на автобусах не менее 600 покупательниц.

«Все эти дни, — вспоминает лейборист Дж. Клайне, бывший весной 1917 г. заместителем министра продовольствия, — изможденные женщины и девочки с бледными (от недоедания! — К. К.) лицами ждали с трогательным терпением во все более длинных очередях перед бакалейными и мясными лавками… нередко лишь для того, чтобы услышать, что сахар, чай или мясо уже проданы, и устало побрести к другой очереди, перед другой лавкой, тоже, возможно, лишь для того, чтобы получить такой же ответ и вернуться домой с пустыми руками»{14}.

Изможденные женщины и бледные девочки были далеко не всегда столь терпеливы и покорны, как это представлялось автору мемуаров. Их очереди становились все беспокойней, недовольство росло, в «благополучной» Англии дело доходило подчас до погромов продовольственных магазинов и угольных складов[2].

Все-таки и в 1917 г. продовольственное положение в Англии было лучше, чем в той же Италии, где летом 1917 г. без хлеба по неделям оставались целые провинции, не говоря уже о Германии, где царил в то время подлинный голод.

Все это сказалось на настроении и борьбе английских рабочих. Англию потрясли в годы первой мировой войны крупнейшие стачки в промышленности. Среди ее населения, как и среди населения других воюющих стран, нарастали глухое недовольство, тяга к миру. Англия не знала, однако, ни таких массовых солдатских бунтов, какие произошли в 1917 г. во Франции, ни такого массового кипения антивоенных страстей и антивоенных выступлений, какие знала в 1917 г. Италия.

Социальные противоречия в Англии были относительно менее обострены, чем в других странах. Она оставалась с точки зрения своих союзников и по военным, конечно, меркам страной относительно благополучной. И все же бурный 1917-й вплотную поставил перед правящими классами этой «благополучной» страны проблему методов управления народными массами, проблему сдерживания народных масс.

I

Как ни подорван был к началу 1917 г. международный престиж русского самодержавия{15}, все же Россия не раз за годы войны отвлекала на себя главные силы противника. Неудивительно, что обострение социальных противоречий в России уже с зимы 1916/17 г. привлекало к себе пристальное внимание правящих классов Англии (как и других стран Антанты). Получению известия о свержении Николая II в Лондоне, как и в Париже, и в Риме, предшествовали дни затаенной тревоги и опасений правящих кругов. В редакциях газет и в кулуарах парламента циркулировали тщательно скрываемые от населения слухи о событиях в России. Но 15 марта[3] 1917 г. известие о революции в России опубликовали английские газеты, а 16 марта лидер палаты общин консерватор А. Бонар Лоу повторил, выступая в палате, версию нового русского министра иностранных дел П. Н. Милюкова о том, что свержение самодержавия было вызвано неспособностью царского правительства вести войну со все возрастающей энергией{16}. Большинство английских газет подхватило эту версию русских событий и принялось прилежно ее развивать, а консервативная «Морнинг пост» и вовсе нашла, что русская революция — это революция, направленная против «немецкого засилья и влияния»{17}.

Часть либеральной прессы заняла, однако, другую позицию, и газета «Манчестер гардиан», еще более чем смутно представлявшая себе, что, собственно, произошло в России, заявила 16 марта, будто русский царь был свергнут потому, что он «стремился задушить требование свободы» и отказался провести необходимые реформы. «Русская революция — это революция парламентская и либеральная», — уверял на следующий день либеральный еженедельник «Нейшн».

Но как ни толкуй, насильственное свержение «законной» власти Романовых встревожило английских буржуа чрезвычайно. Боялись потерять союзника и боялись, что в трудных условиях затянувшейся войны русский пример окажется заразительным. Уже в 20-х числах марта 1917 г. по Лондону поползли смутные слухи о возможности революции в Англии. А 1 апреля 1917 г. либеральный «Нью-стейтсмен» писал даже, что Лондон «полон разговоров о трех революциях»: русской (которая произошла), немецкой (на которую английские правящие классы надеялись) и английской (которой они боялись).

У страха глаза велики. И консервативно настроенные публицисты с нескрываемой злобой писали о людях, которым «ударила в голову русская революция» и которые «готовы следовать за русскими, как стадо овец».

«Это очень печально, что рабочие говорят о революции и поют революционную песню «Красный флаг», в то время как им следует петь псалмы… Будет очень жаль, если в разгар великой войны люди скажут: «Мы хотим в этой стране (в Англии. — К. К.) революции по русскому образцу»», — вздыхал с трибуны палаты общин один из ее членов{18}.

Либералы, оценивавшие (или делавшие вид, что оценивают) положение более спокойно, не скрывали все же своей озабоченности тем, что рабочие, «распаленные русской революцией», могут «потребовать слишком много»{19}. Они всячески старались поэтому противопоставить «кровавой» и «анархической» революции в России некую особую, английскую, революцию, которая произойдет то ли в результате тех реформ, какие намерено провести правительство Ллойд Джорджа, то ли в результате «братского сотрудничества» между рабочими и капиталистами, которое, как они уверяли, установится после войны.

Стремясь нейтрализовать революционизирующее воздействие русских событий на английских рабочих, либералы схватились за свое излюбленное оружие — обещания и призывы к разного рода реформам. Возражения консерваторов, заявлявших, что «сейчас не время даже для самых мудрых реформ. Сейчас время для войны и победы»{20}, парировались либералами ссылкой на пример России (революцию в которой старались в этом случае представить простой суммой реформ).

Особенно «большую прессу» имели проекты трех реформ, намечавшихся в то времяв Англии: парламентской, народного образования и здравоохранения. Либеральные газеты из месяца в месяц твердили об этих реформах, всячески подчеркивая, какие неисчислимые блага они принесут народу. Старательно выхолащивая самый термин «революция», газеты писали о революции парламентской, медицинской, школьной и т. п.

Судьба всех трех проектов поучительна.

Парламентская реформа должна была уничтожить некоторые, еще сохранявшиеся в английском избирательном праве пережитки средневековья и, главное, дать право голоса женщинам. Внося этот последний пункт в билль (проект