Жан Флори - Боэмунд Антиохийский. Рыцарь удачи Страница 26

О Никее вопрос не поднимался: город был греческим, и крестоносцы даже не думали захватить его для себя. Но они могли надеяться на богатую добычу. Вильгельм Тирский, создавший свое произведение уже тогда, когда напряженные отношения между греками и государствами крестоносцев стали хроническими, позволил себе процитировать «дополнение», которое, по его словам, было внесено в договор, заключенный Алексеем и латинянами: вплоть до Сирии крестоносцы должны были возвращать империи любой город, который принадлежал ей ранее. Зато «добыча, трофеи и все, что можно было в нем найти, без споров будут отданы сражавшимся в возмещение их расходов и в вознаграждение их трудов»[299].

В истинности такой приписки можно сомневаться: сам Вильгельм приводит ее с осторожной оговоркой («говорят, что…»). Однако «право на добычу и трофеи», то есть на разбой и грабеж, было обычным условием для того времени; воины рассчитывали на него, поскольку оно давало возможность прокормиться либо обогатиться за счет врага. Крестоносцы действовали как солдаты независимых армий, а не как наемники Алексея, и сложность в данном случае заключалась в том, что этот регион, ранее принадлежавший византийцам, был завоеван турками совсем недавно…

Алексей же, в отличие от крестоносцев, был исключительно заинтересован в том, чтобы город ему вернули в хорошем состоянии, а жители — тем более что они были по преимуществу греками — не стали бы его ненавидеть. Вот почему Алексей стремился управлять крестоносцами, как он поступил бы с наемниками. Такое расхождение перспектив и интересов способствовало тому, что между сторонами возникли разногласия, которые различие менталитета греков и латинян и их взаимное презрение в дальнейшем лишь усугубят.

Никея, влиятельный греческий город, ставший в 325 году местом проведения первого Вселенского собора, находился во власти Кылыч-Арслана, султана Рума, чьи войска шестью месяцами ранее уничтожили отряды Петра Пустынника[300]. Из-за легкой победы Кылыч-Арслан недооценил угрозу, исходившую от крестоносцев, начавших атаку в самое не подходящее для него время[301], когда он развязал войну на севере с Данишмендидами, правителями Сиваса, отстаивавшими контроль над Мелитеной (Малатьей). Султан полагал, что его жену, оставшуюся в Никее, защитят стены этого города и сильный гарнизон; вдобавок с одной из сторон Никею омывало озеро, создававшее препятствие войскам, у которых не было кораблей. Султан отправил в свой город — правда, слишком поздно — вспомогательную армию, чтобы нанести удар по слабой позиции осаждающих, в том месте, что было оставлено для Раймунда Сен-Жильского, еще не подошедшего к городу. Об этой уязвимой позиции султан мог узнать от осажденных, известивших его, вероятно, при помощи почтовых голубей, приема, еще не известного Европе, но уже знакомого лангобардам[302].

Столкновение произошло 16 мая, в тот самый момент, когда перед турками внезапно появились Раймунд и Адемар, епископ Пюи… Они обратили турок в бегство. Отношения между крестоносцами были в тот момент настолько хорошими, что норманнский Аноним изобразил графа Тулузского героем, «осененным божественным мужеством, равно блиставшим земным оружием со своим храбрейшим войском»[303]. Именно Раймунд впоследствии держал совет относительно способа, каким можно разрушить городские стены. Ни Боэмунд, ни Готфрид не принимали в этой битве личного участия, не имея возможности оставить город без присмотра. Анна Комнина, однако, указывает на то, что Боэмунд и другие графы отправили на помощь Раймунду по 200 человек из своих войск[304]. В их числе был Танкред.

Планомерная осада Никеи началась по прибытии всех предводителей крестоносцев; каждый из них занял определенный участок, позволявший блокировать город с суши. Боэмунд занимал там свое место, рядом с Танкредом, Готфридом, Робертом Фландрским, Робертом Нормандским, Раймундом Сен-Жильским и Адемаром Пюиским, который одновременно был главой армии и папским легатом. Аноним подчеркнул ту атмосферу согласия, что царила между ними: «И все они были единым целым»[305]. Однако он, в отличие от Альберта Ахенского, забыл упомянуть о греческом конном войске под управлением военачальника Татикия[306] и вовсе не нашел нужным сообщить о присутствии Вутумита, прибывшего на место событий еще до прихода Раймунда[307].

Зато норманнский Аноним подробно рассказал о решительной поддержке, оказанной Алексеем: в ответ на просьбу совета крестоносцев басилевс отправил им в подкрепление туркополов и предоставил корабли, которые, по мнению Альберта Ахенского, могли вместить 100 человек каждый[308]. Действительно, на тот момент корабли были только у гарнизона Никеи, что не способствовало успеху осады, поскольку осажденные могли получать снабжение по воде. К тому же все усилия крестоносцев, направленные на то, чтобы обрушить стены, оказались тщетными. Следовательно, нужно было брать город штурмом.

В этот момент Алексей и прибег к дипломатической хитрости — оружию эффективному, но опасному для того, кто его использует. Как он и рассчитывал, гарнизон Никеи, оказавшись под угрозой штурма «латинских варваров», «предпочел лучше обратиться к императору, чем попасть в руки кельтов»[309]. Анна Комнина без малейшего стеснения рассказывает о том, какую роль сыграл ее отец в переговорах. Когда никейцы вступили в контакт с Вутумитом, тот показал им заранее подготовленный хрисовул басилевса, суливший городу прощение, деньги и должности, а жене Кылыч-Арслана — освобождение. Вутумита приняли в крепости, и он добился сдачи города утром 19 июня. Византийский военачальник позаботился о том, чтобы отсрочить назначенный час штурма, дабы успеть водрузить свои знамена на стены города.

«К этой хитрости Вутумит прибег для того, чтобы кельтам казалось, будто город взят им с боя, и чтобы задуманный самодержцем план передачи города остался в тайне. Император не хотел, чтобы кельты узнали о действиях Вутумита»,

— точно определяет цель таких действий Анна Комнина[310].

Откровенное признание. Готовясь к штурму, крестоносцы обнаружили, что над городом развеваются знамена греков. Более того, Вутумит приказал закрыть городские ворота, не допуская массового входа войск, — крестоносцев впускали в Никею лишь группами по 10 человек[311].

Неудивительно, что они почувствовали себя обманутыми. Западные хронисты придерживаются того же рассказа, что и принцесса, но у них он проникнут горечью, разочарованием латинян. Раймунд Ажильский оправдывает эти чувства, говоря, что Алексей якобы дал предводителям и народу франков обещание насчет капитуляции города: он уступит им золото, серебро, лошадей и добычу, взятую в городе, и обязуется основать приют для обездоленных латинян. Сверх этого, он выделит из своих средств такие значительные суммы, какие соблазнят любого франкского воина всю жизнь сражаться на его стороне. Но обещания басилевс не сдержал:

«Как только Никея оказалась в его власти, он воздал благодарность армии, но такую, что народ будет проклинать его и обвинять в измене столь долго, сколь суждено ему прожить»[312].

Фульхерий Шартрский добавляет деталей: Алексей утаил от крестоносцев все сокровища, хранившиеся в городе, велев раздать предводителям крестоносцев золото, серебро и мантии из собственных запасов, в то время как пешие воины получили от него… бронзовые монеты[313]. Ни грабежа, ни дележа добычи! Это означало одно: к крестоносцам отнеслись как к дешевым наемникам, но не как к союзникам-завоевателям.

Норманнский Аноним идет еще дальше: по его словам, император, ободренный тем, что город вновь оказался в его власти, «приказал выплатить нашим беднякам щедрую милостыню» (выбор слов eleemosyna «подаяние» и «бедные» говорит само за себя). Обвиняя императора в измене, Аноним указывает на то, что Алексей пощадил турецких противников и «с усердием пекся о них, чтобы располагать ими во вред и для противодействия франкам»[314]. Это, безусловно, еще один пример антивизантийской пропаганды Анонима, впоследствии усиленной во время позднейшей редакции текста. Доказательством служит то, что Тудебод, во многом соглашавшийся с автором «Деяний» и использовавший один с ним источник, не выдвигает этого серьезного обвинения[315]. Следовательно, пересмотр взглядов произошел позднее.

Зато Стефан Блуаский поет хвалу щедрости императора[316]. Разочарование предводителей не было столь уж велико: они получили от басилевса предостаточно богатств, которыми они, вероятно, не поделились со своими войсками. Норманнский Аноним на этот счет ничего не сообщает. Однако рядовые рыцари и еще в большей степени пешие воины лишились добычи, на которую они рассчитывали, — несколько монет, выданных императором, не могли их устроить.