Как Николай II погубил империю? - Александр Иванович Колпакиди Страница 24

расплатиться с народом всех земель и лесов и всего их имущества. Кроме того, в течение сорока лет уплачиваем мы баснословную аренду за землю от 20 до 60 руб. за десятину в лето, благодаря ложному закону 61‑го года, по которому мы получили свободу с малым наделом земли, почему все трудовое крестьянство и осталось разоренным, полуголодным народом, а у тунеядцев помещиков образовались колоссальные богатства».

Крестьян совершенно не волновало, существуют ли на самом деле эти «колоссальные богатства». Они просто не хотели, чтобы рядом с ними находились помещики, ни в каком виде. А ведь с 1861 года прошло почти пятьдесят лет!

Но вот с точки зрения экономики реформа была задумана верно. Помещик оставлял за собой половину земли, получал потенциальных батраков и стартовый капитал в виде выкупных платежей. Немецкий или британский фермер о таких условиях мог только мечтать, и уж он бы тут развернулся! А в России — не срослось. Русский помещик не занимался своим хозяйством до реформы, не стал и теперь[40]. Да и объективные обстоятельства не позволяли. В России не было ни сельхозтехники, ни сортовых семян, ни породистого скота, ни научной базы. Все вышло с точностью до наоборот: дворянство не вывело свои хозяйства на новый уровень, а в рекордные сроки промотало полученные капиталы и принялось распродавать «вишневые сады». Откуда иначе озвученные о. Тихоном 90 % крестьянского землевладения?

Нет, конечно, крупные хозяйства в России имелись, но не в том количестве, какое требовалось. Цели своей реформа не достигла.

Второй, уже совершенно отчаянной (то есть от отчаяния) попыткой спасти положение стала Столыпинская реформа. Метод был простой, чисто англо-саксонский: разрешить крестьянам брать землю в собственность, а потом устроить бой в джунглях за выживание.

10 мая 1907 года Столыпин произнес в Государственной думе речь, где заявил о целях реформы. (Эта речь известна в основном заключительной фразой: «Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!») Там, в словах и между слов, сказано, каким именно путем намеревался премьер достичь величия России и почему Россия ответила на его намерения небывалой революцией.

«Нужно ясно себе представить цель, а цель у правительства вполне определённа: правительство желает поднять крестьянское землевладение, оно желает видеть крестьянина богатым, достаточным, так как где достаток, там, конечно, и просвещение, там и настоящая свобода. Но для этого необходимо дать возможность способному, трудолюбивому крестьянину, то есть соли земли русской, освободиться от тех тисков, от тех теперешний условий жизни, в которых он в настоящее время находится. Надо дать ему возможность укрепить за собой плоды трудов своих и представить их в неотъемлемую собственность… Такому собственнику-хозяину правительство обязано помочь советом, помочь кредитом, то есть деньгами».

Это и есть золотая правда Столыпинской реформы. Но один гадкий вопрос портит всю красивую картинку: кто он, тот «крестьянин-собственник», которого правительство желает видеть богатым и достаточным? Каким образом он достигнет достатка, если земли на всех не хватит при любом раскладе? И тем более каким образом он достигнет достатка, если дело вообще не в земле? Никакая собственность не сделает 20 млн бедняков успешными хозяевами. Хотя бы по той простой причине, что хозяйства их останутся мельчайшими и отсталыми, а на 20 млн кредитов никакого бюджета не хватит…

Ясно, что ставку премьер делал на 5 % зажиточных сельских хозяев, производителей товарного хлеба. Именно им он хотел развязать руки, дать возможность получить свои наделы в собственность и, главное, прикупить еще земли, чтобы они могли создать культурное крестьянское хозяйство, примерно как в Европе. Остальные Столыпину, с точки зрения экономики, были неинтересны, поскольку не имели экономического смысла.

Но ведь это живые люди! Что с ними будет? Чтобы «культурный крестьянин» мог купить землю, «некультурный крестьянин» должен ее продать. Куда он денется после этого? В батраки? Но даже при отсталом российском земледелии деревня была перенаселена: в ней насчитывалось лишних 25 (в среднем)[41] млн человек. А в культурном хозяйстве рук требуется меньше, значит, лишнего населения будет еще больше. Что с ними-то станет? Переселятся в города? Но города России не способны принять столько людей. Уедут в колонии? Но у России нет колоний. Есть Сибирь, однако она тоже не может принять столько народу, да и средний российский крестьянин не очень подходит для этого сурового края[42]. Что будет с этими людьми в случае успеха Столыпинской реформы?

Если премьер не задавал себе этого вопроса — он безответственный авантюрист. А если задавал, то должен был найти и какой-то ответ. Как бы то ни было, этот ответ он не озвучил. Вместо него постарались другие. В 1906 году группа московских миллионеров, выступивших в поддержку Столыпинской реформы, заявила:

«Дифференциации мы нисколько не боимся… Из 100 полуголодных будет 20 хороших хозяев, а 80 батраков. Мы сентиментальностью не страдаем. Наши идеалы — англосаксонские. Помогать в первую очередь нужно сильным людям. А слабеньких да нытиков мы жалеть не умеем».

Напоминаем еще раз: столько батраков в русской деревне не требовалось. В начале ХХ века аграрное перенаселение оценивалось в 20–32 млн человек. Что с ними будет? Московские миллионеры-горожане, возможно, и не знали ответа, но крестьянам он был известен — голодная смерть. 25 млн людей, ведомых инстинктом самосохранения, — страшная сила. Деревня не приняла реформу. За десять лет были приватизированы едва 10 % наделов, и первое, что сделали сельские общества по всей стране в марте 1917 года, — это отменили Столыпинскую реформу.

Вторая попытка царского правительства создать на селе крупные хозяйства провалилась так же, как и первая, подбавив лишь ненависти и в без того кипящий котел страстей. И если реформа 1861 года отозвалась аграрными беспорядками 1902–1906 годов, то столыпинские инициативы — раскулачиванием. Ну, а весной 1917-го были актуальны оба фактора.

Утопия или антиутопия?

Могла ли Россия, при сохранении империи, выбраться из трясины? О. Тихон считает, что могла. Но как-то… механистически.

О. Тихон Шевкунов. «…Все не стояло на месте. Внедрялись техника, удобрения, достижения агрономии. За счет казны создавались парки сельскохозяйственных машин. Все эти меры были рассчитаны на годы вперед — и неминуемо дали бы плоды».

Здесь ключевое слово — неминуемо. Откуда оно взялось? Где расчеты? Сколько было этих парков (упоминания о которых я встречала только у о. Тихона, и ссылки на источник он не дает). Два в окрестностях Царского Села или 20 тысяч по всей стране? С какой скоростью внедрялись передовые технологии, сколько хозяйств в год на них переходили? Любое производство определяется платежеспособным спросом — кто оплачивал этот банкет? Да и машины — какие