Немецкая катастрофа. Размышления и воспоминания - Фридрих Мейнеке Страница 23

class="p1">Здесь и сейчас нет возможности дать исчерпывающий ответ на эти вопросы, которые нам самим кажутся сомнительными и некорректными. Мы знаем о сегодняшней России слишком мало для того, чтобы оценить масштаб угрозы, которую она могла бы для нас представлять. Жила ли еще там идея революционного завоевания мира? Или цели уже изменились, большевизм стал в известной степени национальным и занялся консолидацией огромной державы, стремясь поднять страну и народ на более высокую ступень экономического развития? Сегодня по этим базовым проблемам мы можем высказывать лишь предположения. Известия и впечатления, которые мы получили от наших солдат или русских пленных, противоречивы. Но одно можно утверждать с некоторой определенностью: террор сам по себе не мог стать источником гигантского оборонительного и наступательного потенциала воевавших против нас масс русского народа. Из надежного источника мы слышали о неоднократных высказываниях русских военнопленных: «Мы все ощущаем себя братьями. Над нами нет эксплуататорского класса, мы работаем ради друг друга. Мы с готовностью умрем за свою Родину». Разве это просто внушенные им, заученные слова? Невозможно избавиться от впечатления, что русский народ вступил с нами в борьбу в состоянии гораздо большего внутреннего единства и национального самосознания, чем в царские времена. Да, тонкий буржуазный слой, существовавший тогда, уничтожен, но интеллектуальный уровень масс вырос. Русские усердно изучали технику и естественные науки. Разумеется, все сомнения относительно полного принятия русской системы в Германии, высказанные нами с позиции немецкого идеалистического и либерального мировоззрения, остаются актуальными. Однако мы должны признать за русскими те же базовые права национального самоопределения, выбора своего бытия в соответствии с народным духом, каких требуем для себя.

Гитлер считал иначе. У нас сейчас то здесь, то там говорят, что им была предпринята титаническая попытка защитить Германию от грядущей чудовищной опасности. На это сразу же можно возразить, что он действовал с гигантским дилетантизмом. Он рассчитывал за восемь недель молниеносной войны разгромить огромную державу с малоизвестными глубинами и резервами так же, как он проделал это с Францией в 1940 году. Говорят, что его активно консультировал при этом норвежец Квислинг[106], изображавший из себя стратега и знатока России. И такая попытка была предпринята в ситуации, когда исход борьбы с другой мировой державой, Англией, был еще неясен, а третья из великих мировых держав уже заняла на заднем плане угрожающую позицию и поддерживала англичан! Наполеоновская кампания 1812 года с учетом более простых условий того времена была куда более рациональной, чем гитлеровская кампания 1941 года, претендовавшая на технический расчет. Мы имеем дело с одной из тех гибельных ошибок, которые сегодня легко допускает технически ориентированный и одновременно склонный к гротескным фантазиям менталитет. Здесь можно вспомнить «план Шлиффена»: в обоих случаях современный homo faber переоценил свои возможности. Однако ошибочный расчет Гитлера имел еще более тяжкие последствия, чем ошибочный расчет Шлиффена.

Возражения можно продолжить. Верил ли сам Гитлер в собственные, часто повторяемые слова о том, что борьба с большевистской угрозой является центром его политики и войны против России? Заключенное в августе 1939 года соглашение с Россией, открывшее ей путь на запад – в Прибалтику, Финляндию, восточную Польшу – говорит совсем о другом. Можно было бы попытаться оправдать его с позиций реальной политики, в качестве «гибкого» маневра, позволившего выиграть время для разгрома Польши и западных держав, чтобы затем поквитаться с Россией. Возможно; однако «гибкий» деятель мог лелеять и другую мысль – совместно с Россией править миром до тех пор, пока не придет время вышвырнуть партнера из «фирмы» и разгромить его. Судьба населения Прибалтики была для Гитлера сугубо второстепенным делом.

Нельзя сомневаться в том, что он хотел в конечном счете расправиться с Россией. Известна его соответствующая программа, отраженная в «Моей борьбе». Однако он, к собственной погибели, действовал вопреки своей ранней программе. Изначально он собирался вести борьбу против России, имея на западе мир, а по возможности даже союз с Англией. В 1941 году он повторил ключевую ошибку Первой мировой войны, сцепившись одновременно с русскими и англичанами. Однако цель внезапно начатой в 1941 году агрессивной войны против России была именно той, о которой говорилось в «Моей борьбе»: сделать Россию нашей колонией и использовать как пространство для расселения. По нашему убеждению, провозглашенный им крестовый поход против большевизма являлся лишь фасадом.

Еще до начала войны в 1939 году об этом было рассказано слушателям одного учебного курса в Тёльце. Докладчик говорил о разработанном Дарре[107] «Законе о наследственных дворах»[108]: «Сегодня его часто критикуют, и в сегодняшних условиях вполне справедливо. Но поймите, что он был придуман для совершенно другой ситуации. Вспомните об Англии: триста лет назад она была островом, сегодня она – мировая империя. Сейчас дела делаются быстрее. Представьте себе германскую мировую империю вплоть до Урала – и в ней эффект закона о наследственных дворах!» Мой источник – большой хитрец – спросил докладчика: разве лежащая за Уралом Сибирь не является прекрасной землей? «Конечно, – прозвучал ответ, – но Сибирь мы еще успеем забрать».

Проповедь Гитлера, направленная против большевистской экспансии, являлась лишь маской для его экспансионистских планов. Это не исключает того, что он лично погрузился в ненависть к большевизму. Но более сильным началом в нем являлась жажда власти, воля к завоеваниям. В конце концов, его поведение в финальной стадии отчаянной борьбы показывает, что спасение Германии от большевизма не являлось для него сокровенным мотивом. Будущая мировая история, возможно, станет зависеть от того, кто из безудержно наступающих противников первым доберется до Берлина: англосаксы или русские. С того момента, когда наша борьба против Запада и Востока оказалась безнадежной, безусловный противник большевизма должен был бы попытаться сдерживать русское наступление как можно дольше и дать англосаксам возможность раньше добраться до Берлина. Гитлер поступил наоборот: когда ему доложили о гигантских подготовительных мероприятиях русских к последнему большому наступлению, начавшемуся в январе 1945 года, он объявил русскую угрозу второстепенной. Соответствующим образом он действовал и раньше, начав «рождественское наступление» в Бельгии на Западном фронте[109]. Оно не принесло ничего, кроме короткого демонстративного успеха, однако оставило оборонявшихся на востоке без ценнейших сил. Гитлер приказывал продолжать ожесточенную борьбу на западе, по эту сторону Рейна, когда волна русского наступления уже нависла над Берлином. Возникает предположение, что в отчаянии он неосознанно хотел видеть в Берлине скорее русских, чем англосаксов. Иначе говоря, невзирая на его известную, хоть и оппортунистскую симпатию к английской мировой державе, в конечном итоге западную демократию он ненавидел сильнее, чем большевизм.

Здесь нужно привести еще одну фразу Гитлера, произнесенную